Александр Дорнбург - Борьба на юге

Я без смеха не мог смотреть на Сережу, который в заплатанном солдатском полушубке, издававшем ужасный специфический запах, в рваных сапогах, ухарски заломленной фуражке с полуоторванным козырьком – производил отталкивающее впечатление, напоминая собою типичного заправского, распущенного солдата-большевика. В общем, наша группа отважных подпольщиков была готова к действиям.

Получили известия, что нужный поезд сегодня будет отправляться. Около 9 часов вечера мы были на вокзале. Тут никто ничего не знает. За большую взятку один носильщик согласился указать нам, отчего-то стоявший примерно в километре от станции, необходимый нам состав, который в 11часов 30 минут вечера должен быть отправлен на Полтаву. Впрочем, время отправки поездов постоянно менялось, о чем никто не озаботился сообщать. Нашему разочарованию не было границ, когда, еле добравшись, груженные как ишаки до поезда, почти за три часа до его отхода, мы нашли его уже битком набитым, чрезвычайно пестрой и разнообразной публикой.

От пыхтящего паровоза пахло дымом, копотью и маслом. Позади паровоза находился тендер, нагруженный углем, а за ним – пять пассажирских вагонов, товарный и служебный. После энергичных поисков свободного места, нам кое-как удалось крепкими кулаками отвоевать одно отделение III-гo класса, и кое-как там разместиться. Публика прибывала ежеминутно и в буквальном смысле слова со всех сторон облепила вагоны, размещаясь даже на крыше. И это зимой! В нашем отделении, вместо положенных шести человек, вскоре оказалось набито все четырнадцать. Нас пять, плюс две сестры милосердия, четыре по виду вполне мирных и адекватных солдата, какая-то старушка и двое штатских. Часть разместилась на полу, были заняты все проходы.

Даже туалет солдаты обратили в купе, тем самым лишив публику всякой возможности им пользоваться. Вагоны не отапливались. Однако холода мы не испытывали, так как ужасная скученность человеческих тел, сидевших и лежавших одно на другом, их усиленное испарение и нездоровое дыхание, делали температуру теплой и одновременно зловонной.

В момент подачи нашего состава к перрону, на поезд произошла настоящая бешеная атака людей, не попавших в него предварительно, как мы. Воздух огласился отчаянными криками, ругательствами, проклятиями. В ход сразу были пущены штыки, приклады, послышался звон разбиваемых стекол, выстрелы и в каком-то диком исступлении люди лезли со всех сторон, через двери и окна.

Некоторые пассажирки завизжали при звуках выстрелов. Несколько человек ворвалось и к нам. Не найдя места не только сесть, но даже стать, они застыли в каких-то неестественных акробатических положениях, уцепившись одной рукой за полку, уже и без того грозившую обрушиться под тяжестью нескольких человек, сидевших на ней, и ногой упершись в колено или грудь внизу лежавших.

Мы дружно запротестовали и несмотря на ругательства и угрозы совместными усилиями тумаками выпроводили новых незваных пришельцев вон и сообща с солдатами, бывшими с нами в купе, приняли энергичные меры, чтобы не допускать больше никого в наше отделение.

Около полуночи поезд, наконец, двинулся. Мимо поплыли зимние пасторальные пейзажи. Нивы. Пастбища. Редкие леса с перелесками. Не буду описывать подробно этого путешествия – скажу только, что длилось оно трое суток и только ночью 10 января наш поезд пришел на станцию Лубны. Все это время, мы не могли сомкнуть глаз, вынужденные сидеть в одном и том же положении, отчего члены совершенно окоченели, страшно ныли и мы едва держались на ногах.

О передвижении по вагону нельзя было и думать. Не пройдешь, все забито битком! Сообщение с внешним миром происходило только через окно и то в самом крайнем случае, на малых станциях, дабы не дать повода другим людям, тщетно пытавшимся попасть в поезд, воспользоваться этим же путем. Несмотря на присутствие женщин, солдаты отправляли естественные потребности здесь же в вагоне на глазах всех, используя для этого свои ранцы, котелки или фуражки. Хамские выходки и нецензурные ругательства уже давно не резали ухо, с этим все как-то свыклись.

Было около двух часов ночи, когда поезд подошел к станции Лубны, кипевшей публикой, подавляющее большинство которой составляли солдаты. Станцией пока владели украинцы. Сколоченные наспех из уголовников отряды (или банды) Сичевых Стрельцов. Тут нам объявили, что поезд дальше не идет. Как-то я не привык к нынешним кульбитам железнодорожного сообщения и просто глупо растерялся. Повода для восторгов не было.

Не успели мы выйти из вагона, выгрузить свои вещи и смешаться с толпой, как эта последняя стала проявлять признаки странного и непонятного для нас беспокойства. Мало заметное в начале волнение быстро перешло в настоящую страшную панику. Раздались жуткие крики: "большевики, большевики", и публика бросилась в рассыпную, куда попало, толкая и опережая один другого. Как бы спасаясь от невидимого врага, с резким свистом дернулся и двинулся вперед и наш поезд.

Мы словно оцепенели, смотря на это паническое бегство людей, не видя никаких большевиков, не зная истинной причины происшедшего и только напряженно соображая, как лучше нам поступить: остаться или тоже скрыться. Только вот где? Попали как кур во щи! В этот критический момент, какая то темная фигура, вынырнув словно из-за угла, и быстро пробегая по перрону, видимо обратила на нашу группу свое внимание.

Подойдя ко мне почти вплотную и всмотревшись в полумраке в мое лицо, незнакомец тихо, но довольно внятно, сказал:

– Господин полковник Поляков! Вам оставаться здесь опасно. Вы видели, как украинская стража бросила станцию и бежала. Сейчас сюда было сообщено по телеграфу, что матросский карательный эшелон через несколько минут прибывает на эту станцию, с целью навести здесь революционный порядок. Я могу укрыть Вас в пригородном местечке, где имею комнату, но нам всем надо торопиться.

Можно себе представить, мое изумление, когда я услышал все это, и особенно, когда в говорившем узнал никого другого, как крысиного субъекта из казачьего бюро в Киеве, наружность которого еще тогда произвела на меня отвратное впечатление. На раздумывание времени не было, приходилось немедленно соглашаться или отвергнуть неожиданное предложение. Голова усиленно работала, от множества мыслей прошиб пот: мне казалось, что если это ловушка, то мы легко можем избавиться от нее раньше, чем он приведет в исполнение свой коварный замысел.

– Как видите, я тут не один, – заявил я – со мной еще четыре приятеля.

– Они тоже могут идти с Вами – ответил таинственный незнакомец.

Через минуту, мы гуськом, сгибаясь от тяжести грузов, уже шагали по узким, грязным и темным закоулкам еврейского местечка, прилегающего к станции Лубны, за незнакомцем, которого, кстати сказать, успел так же рассмотреть и узнать и поручик Щеглов. После получасовой ходьбы мы достигли маленького, мрачного домика, входную дверь которого открыл наш таинственный гид, приглашая нас войти. Комната, куда мы попали, была совершенно изолирована и почти пуста. Кроме двух-трех стульев, маленького дивана, да одного стенного надбитого зеркала, в ней ничего не было. Зажженный огарок свечи уныло дополнил все убожество обстановки.