Александр Дорнбург - Борьба на юге

– Ну, попал ты в самое пекло!

– Мы только мечтаем отсюда улизнуть, а ты сюда приехал!

– Не вовремя прибыл!

– Не поздравляю вас с приездом!

– Посоветуйте, как легче пробраться в Москву и как надо нарядиться, чтобы не быть узнанным.

– Здесь всему скоро конец!

– Один в поле не воин, а казаки воевать не хотят.

– Ни Донской, ни Добровольческой армии нет, все это лишь громкие названия.

– Надрываясь из последних сил, кое-как, молодежь пока удерживает большевиков, но никакой уверенности, что эти господа завтра не будут здесь хозяйничать, конечно, у нас нет.

– Казаки заразились нейтралитетом, а часть и вовсе сделалась красными и вместе с большевиками наступает на Новочеркасск.

– Лучше уж не дожидаться конца и заранее выскользнуть из этого гнезда, иначе попадешь на большевистскую жаровню.

И все в том же духе.

Вот какими мрачными штрихами рисовали мне обстановку, сваливая главную вину за все на штаб, Атамана Каледина и Донское Правительство, обвиняя их в бездействии, нерешительности и неумелом использовании всех средств для действительного отпора противнику.

– Обоссались все разом, – тихо пробормотал я, услышав эти истории, – прямо новое болото напрудили.

В общем, напряжение росло, атмосфера электризовалась, все хоть раз, да оборачивались в сторону севера, где уже близко засели красные.

Не скрою, что на меня, как нового человека, все эти разговоры, дышавшие суровой безнадежностью, подействовали угнетающе, и было трудно, после всего слышанного, не поддаться грустным размышлениям. Значит, думал я, миновав благополучно капканы большевиков, я попал здесь еще в более сложные и запутанные обстоятельства.

Но особенно сильно меня поразил тот резкий контраст настроений здесь и в общежитии: там – молодежь, глубокая вера, ни тени робости или сомнения, радужные надежды на будущее и полная уверенность в конечный успех; здесь же – старшее поколение «трусливых куриц», с парализованной уже волей, охваченное черным пессимизмом отчаяния и крепким убеждением, что борьба с большевиками изначально обречена на неудачу.

Наблюдая настроения в общежитии, я убеждался, что идеологические порывы вели молодежь к самопожертвованию и что боевая тактика большевизма, сопровождаемая всюду небывалыми жестокостями вызвали горячий протест, прежде всего, со стороны молодежи, поколение же более зрелое, остановилось, как бы на распутье…

Я затуманенным взором смотрел по сторонам, мрачно подмечая, на скольких дверях висели черные метки, сколько женщин были в трауре, сколько калек просили милостыню на тротуарах и сколько мужчин носили на руках повязку из черного крепа. Дела… Мало нам было Мировой войны, так ввязались еще и в гражданскую… Под впечатлением этих грустных мыслей я достиг штаба.

Грязные и темные коридоры, некогда бывшей семинарии, а теперь штаба Походного атамана генерала Назарова и войскового штаба, были полны довольно пестрой публикой. Преобладало офицерство разных родов войск, чинов и возрастов. Судя по их озабоченным деловым лицам, каждого привело в штаб какое-либо срочное дело. Все суетливо толпились, любопытно озираясь кругом, читали развешенные здесь многочисленные распоряжения штаба, ловили дежурного офицера, обращались один к другому со всевозможными вопросами, стараясь получить информацию или нужную справку.

Одни, видимо, явились по вызову, другие ожидали назначения, третьи наводили справки, четвертые "разнюхивали" положение на фронте и, думается, последняя категория была самая многочисленная. В коридорах и на лестницах, представлявших сплошной людской муравейник, ежеминутно спускавшихся и поднимавшихся людей, распространявших ароматы приятного лосьона, стоял сплошной гул от приветствий, восклицаний и громких разговоров.

Непрестанно хлопали двери и из них, с отчаянно деловым видом и папками бумаг выбегали молодые, элегантно одетые, офицеры, бряцали шпорам, торопливо проталкивались сквозь толпу посетителей, старательно избегая назойливых расспросов, исчезали в соседних дверях и через короткий срок, появлялись снова. Да только тут людей хватит, чтобы вдребезги расколошматить все красные отряды! Почему они все не на фронте? Я то понятно, это не моя война, а для них это вопрос жизни и смерти!

Первое впечатление создавалось, как будто благоприятное и можно было думать, что передо мной большой и хорошо налаженный механизм делового штаба. Скоро оно рассеялось. Эта деловитость была лишь кажущаяся. Добиться нужной информации или решить требуемый вопрос, при царившей внутри сутолоке, оказалось делом довольно сложным. Практически невозможным! Я начинал уже терять терпение, пока случайно не натолкнулся в коридоре на очередных своих знакомых, обещавших оказать мне всяческое содействие. Однако и их протекция мне помогла мало. Представиться начальнику штаба полковнику Сидорину, довольно важной шишке в городе, мне не удалось.

По словам адъютанта, сияющего, словно медный чайник, у него непрерывно шли важные заседания, и он никого не принимал. Прелестно! Знакомое дело, известно, пьют не просыхая! Этот пост, похоже, не требовал для Сидорина никаких усилий, кроме получения жалования и ношения военной формы, когда это было удобно. Потолкавшись здесь добрых два часа и достаточно ознакомившись с положением на фронте и порядком в штабе, я побрел в атаманский дворец. Но и здесь меня снова ждала неудача: у Атамана генерала Каледина не приемные дни! Записываться же на прием я не стал, что поделать, всем мил не будешь.

Что же, я сделал все что мог. Меня такие пируэты не устраивают. Болезнь была запущена настолько, что терапия умыла руки. Для виду, я томно воздыхал и осуждающе глядел на этот жестокий мир. Теперь же главное заниматься своим планом. Ростовский госбанк требует хорошей подготовки. Для начала нужны деньги и не малые. Потом свои преданные люди. Наметки у меня уже были. Для начала я решил заняться квартирным вопросом. После настойчивых поисков, в конце концов, мне удалось найти в Московской гостинице номер, случайно оказавшийся свободным. В этот же день, я переехал в гостиницу, оставив Сережу и капитана в общежитии.

Следующий день я часто наведывался в штаб, но также безуспешно и только 26-го января мне удалось пробиться к полковнику Сидорину. Аудиенция была очень непродолжительна. Мне было сказано, этим вечно молодым и вечно пьяным клоуном, с красной опухшей рожей:

-- Хорошо, подождите, если куда-нибудь будет нужно, то мы Вас зачислим, а пока будете на учете I генерал-квартирмейстера.

Вот и славно! Я чист перед своей совестью. Эта была моя первая встреча с полковником Сидориным, «великосветской задницей», и, признаюсь, она не произвела на меня благоприятного впечатления. Я полковник и ты полковник. Прояви уважение! Ваша самодеятельность меня не впечатляет! Все из рук вон плохо! Неудивительно, что если руководят подобные кадры, белые сливают все, что можно!