Андрей Булычев - Мы вернемся!

— Вашбро-одь, пригнитесь! — Здоровяк Савва чуть оттолкнул его в сторону и ударил вдоль всей траншеи из тромбона. Картечь словно гигантской метлой выкосила всю пятёрку.

— Ура-а! — В траншею запрыгнули первый, второй, третий пехотинцы! Они заполнили её всю и потом словно бы волной хлынули уже вовнутрь крепости.

Лёшка вскинул перед собой штуцер и бросился следом за солдатами. Один поворот траншеи, второй, завернув в третий, поручик вылетел на большой, выкопанный в земле четырёхугольник. В самом его центре какой-то пехотный офицер с трудом отбивался своей шпагой сразу от троих турок. Левая окровавленная рука его свисала плетью. Ещё немного — и ему конец, османы теснили его к стенке и уже праздновали победу. Убить русского на месте или попытаться взять его в плен — вот что их сейчас волновало.

— На-а! — Лёшка с ходу рванул дуло штуцера с клинковым штыком вперёд. Наточенная сталь с хрустом вошла в бок крайнему. Штуцер назад! И егерь успел прикрыться им от удара сабли сверху. Кривой клинок выбил сноп искр о прусскую сталь, а Лёшка, подшагнув правой ногой навстречу и закручивая своё тело против часовой, влупил резко прикладом в висок атакующего османа. Турок выронил саблю и кулём рухнул на спину, а поручик, вновь вернув штуцер в атакующее положение, шёл теперь на последнего противника. Тот не принял боя и, развернувшись, бросился к боковому ходу.

Бах! Его аж отбросило тяжёлой пулей вперед, и он повалился на землю.

— Вашбродь, с вами всё в порядке? — Ротный вестовой подскочил с дымящимся дулом фузеи к командиру.

— Всё в порядке, Афоня, — успокоил солдата Егоров. — Вот, господину офицеру помощь нужна. Сбегай, нашего лекаря Мазурина сюда позови! — и повернулся к раненому. Тот в это время, морщась, придерживал здоровой рукой свою раненую.

— Поручик Егоров, — представился Алексей, вглядываясь в раненого. Было такое чувство, что он где-то уже видел это лицо. Эти голубые большие глаза, высокий лоб и светлые волосы, выбивающиеся из-под буклей.

Офицер прислонился к стенке окопа.

— Капитан Троекуров, Григорий.

Лёшку мгновенно осенило. Ну конечно! Как же он сразу-то не догадался! Он же похож на своего отца Ивана Семёновича Троекурова! Перед Егоровым стоял младший его сын Григорий. Батюшка в поместье рассказывал, что они оба у него служили в войсках, а старший, Андрей, так и вовсе уже был в штаб-офицерах.

Капитан в это время тоже с интересом вглядывался в егеря.

— Благодарю вас, поручик, спасли меня, я ваш должник! Если бы не вы, то вот эти трое меня бы в капусту здесь пошинковали, — и он кивнул на лежащие трупы. — Эка ловко вы с ними управились!

— Не стоит благодарности, Григорий Иванович, — улыбнулся Лёшка. — Какие же могут быть долги между земляками?!

Троекуров в удивлении вскинул брови вверх.

— Земляки-и?! — и он пристально вгляделся в Алексея.

— Так точно, господин капитан. Козельский уезд, поместье Егоровых. Пётр Григорьевич Егоров — ваш сосед. А я, стало быть, его младший сын, Алексей, — подтвердил Лёшка. — С вашим батюшкой, матушкой и… хм… сестрицей Машенькой мы очень подружились. Это как раз было незадолго до моего ухода на службу. Не раз я бывал у вас в гостях в усадьбе.

— Лёшка! Ну, точно! А я-то гляжу, откуда я тебя знаю! — воскликнул Григорий и дёрнулся навстречу Егорову. Как видно, рана дала себя знать, и он, зашипев от боли, зажал её здоровой рукой.

— Тише, тише, Ваша светлость, не дергайтесь так, вон ведь как кровь побежала. — Алексей посадил Троекурова на перевёрнутую корзину. — Сейчас мой лекарь прибежит и перевяжет вам рану.

— Благодарю, Алексей, — кивнул Григорий. — Только прошу тебя, не называй ты меня светлостью. Сам же знаешь, у нас в действующих войсках не принято эдак расшаркиваться перед титульными, во всяком случае пока они в штаб-офицерство не перешли. А уж тебе-то и подавно теперь можно меня всегда просто по имени звать, безо всяких церемоний, вот после всего этого, — и он кивнул на лежащих турок.

Русские войска в это самое время выбили оборонявшихся из всех укреплений и теперь вели их дальнейшее преследование.

— Коли-и басурман! — кричал с вала Суворов, подбадривая атакующих и опираясь на двух дюжих солдат. Его нога была вся в крови. Разорвавшаяся пушка контузила генералу бок и посекла осколками ногу. Но командующий поиском не покинул поле боя, он до самого конца был со своими солдатами.

— Пехоте преследовать противника до рассвета! Коннице рубить супостата ещё и днём. Сдающихся миловать, всех остальных сечь без жалости!

В восемнадцатом веке преследованию разбитого противника уделялось очень мало внимания. Ему традиционно оставляли путь к отступлению, так называемую «золотую тропу», считая, что так он будет менее упорен и стоек в обороне. Суворов же отвергал все эти правила: «преследовать и уничтожать, сколько только будет можно, чтобы они опять потом супротив нас не встали!»

Город Туртукай при крепости и её саму сожгли, а все пожелавшие этого жители были перевезены на противоположный, русский, берег. Десять больших захваченных орудий утопили в Дунае, а шесть мелких переправили на свой берег. Трофеями Суворова стали шесть знамён, девятнадцать больших торговых судов, множество боевого припаса и провианта. Потери турок составили полторы тысячи убитыми. Русские потеряли двадцать шесть человек убитыми, и сорок два воина у них были ранены.

Александр Васильевич рапортовал командующему об одержанной им победе в своём особом стихотворном стиле: «Слава Богу, слава Вам; Туртукай взят, и я там!»

За самовольный захват крепости во время поиска, который изначально планировался лишь как разведка, Суворов получил строгий выговор от командующего. Есть версия, что за его самовольные действия генерала даже планировали предать суду, и военная Коллегия приготовила предложение о вынесении ему смертного приговора. Но императрица его не утвердила, написав на нём лишь одно предложение: «Победителей не судят!»

Командование армией не воспользовалось победой Суворова. Турецкие войска вновь вошли в оставленную русскими крепость и принялись заново её отстраивать и укреплять. Однако через полтора месяца Александр Васильевич осуществил второй поиск на Туртукай и вновь захватил его с малыми потерями, несмотря на численное превосходство турецких войск и на их готовность к обороне.

На этот раз русских было около двух тысяч, а турок — более четырёх. Противник был разбит наголову и бежал в большой панике. На поле боя им было оставлено четырнадцать орудий, продовольствие, множество припасов и восемь сотен убитых. Потери русских составили сто два человека, включая и раненых.

В этом бою Александр Васильевич явил образец силы воли и духа. Он, истощённый лихорадкой, с открывшейся раной на ноге, передвигался по полю боя с помощью двух гренадёров, а для повторения его приказаний при нём был особый офицер. Уже только под самый конец боя он смог сесть на своего коня.