Гарри Тертлдав - Конец начала

Пленные, страдавшие сухим бери-бери, напротив, выглядели тощими. "Как я" - думал Петерсон сквозь пелену истощения. Ноги и руки кололо раскалёнными булавками.

Самое ужасное, что могло быть и хуже. Ему повезло не подхватить холеру, эпидемия которой пронеслась по лагерю несколько недель назад. Он самолично похоронил несколько потемневших, усохших товарищей, из тех, кто всё-таки заразился. Разумеется, сразу после работ по прокладке туннеля. Холера убивала с ужасающей скоростью. Можно было с утра выглядеть вполне нормально - для военнопленного, по крайней мере - а к обеду уже загнуться.

Положительный момент в том, что холера косила и япошек. Вместе с пленными умерло и несколько охранников. А бери-бери, наоборот, их совершенно не волновал. Да и с чего бы? Япошки отлично питались, причём, питались правильно, а не только лишь жалкими порциями варёного риса.

Петерсон огляделся, надеясь обнаружить геккона. Пленные постоянно пожирали мелких ящериц, если тех удавалось поймать. Иногда их даже поджаривали, разведя крошечный костерок. Но, в основном, никто о таких мелочах не заботился. В той физической форме, в которой находились они, сырое мясо ничем не отличалось от любой другой еды.

- Знаешь, что? - заговорил сидевший рядом Горди Брэддон. Парень из Теннеси был таким же тощим, как и Петерсон, его колени выглядели толще бёдер. На голени виднелся мерзкий на вид гнойник. Очень скоро офицеру-медику придётся его отрезать во избежание распространения гангрены. Багрово-красный шрам на ноге Петерсона, говорил о том, что тот подобную операцию уже пережил. Эфир? Хлороформ? У япошек всё это имелось. Когда медик попросил у них немного, они только рассмеялись. Ему повезло, что япошки расщедрились на йод, да и всё.

- Чего? - спустя паузу ответил Петерсон. Помимо ослабления тела, бери-бери высасывал волю. Порой даже разговаривать было тяжело.

- За каждые полметра проложенного туннеля мы теряем одного человека, - сказал Брэддон.

Петерсон задумался над его словами. На это тоже потребовалось время. Иначе и не получалось - мозги работали с огромным трудом, как бы он ни старался.

- Одного? - переспросил он после продолжительных подсчётов. - Мы должны терять десять человек за каждые полметра.

Настала очередь его товарища по несчастью обдумывать слова Петерсона.

- Я бы не удивился, - наконец, произнес он. - Грёбаный Уолтер Лондон.

- Ага.

Даже в нынешнем отчаянном состоянии, Петерсону не потребовалось много времени, чтобы согласиться с этой мыслью. Он усмехнулся смехом висельника.

- Знаешь, как япошки говорят: "П'енная всегда достатосна".

Глядя на то, как сокращались ряды военнопленных в лагере долины Калихи, Петерсон гадал, насколько их ещё хватит. Это место специально было создано для их уничтожения. За последние несколько дней уже немало парней сложили головы на прокладке этого туннеля. Те, кому удалось выжить, пока держались, хотя, Петерсон не стал бы считать, что им так уж повезло.

- Я лишь хочу дожить до того дня, как мы вернём этот сраный остров обратно, - сказал Брэддон. - Полагаю, эти сукины дети мне кое-что задолжали.

- Ага, мне тоже только этого и надо, - согласился Петерсон. - Иногда мне кажется, что только мысль вернуть должок меня и удерживает на этом свете.

Он гадал, когда американцы уже смогут вернуть Гавайи обратно. Находясь в лагере военнопленных в Опане, в обычной трудовой бригаде, у него остались кое-какие связи с внешним миром. В основном, конечно, это была японская пропаганда, но не только. У некоторых парней сохранились нелегальные радиостанции, поэтому удавалось получать новости и с другой стороны.

Но, только не в долине Калихи. Здесь япошки не заморачивались с распространением пропаганды, потому что не считали, что те, кто здесь трудился, когда-нибудь отсюда выберутся. Если у кого-то из местных пленных и имелось радио, новости до Петерсона не доходили.

Он начал укладываться ко сну. Внезапный шелест в кустах заставил его замереть. Яростное рычание вынудило вскочить на ноги. Брэддон тоже подпрыгнул. Как и несколько человек, находившихся в намного худшей форме, чем они, и забывшиеся глубоким сном.

Рычание означало, что где-то поблизости дикий кабан. Если удастся его изловить и убить, то у них будет еда. Мысль о куске кабанятины ударила по голове Джима Петерсона сильнее, чем бамбуковая палка надсмотрщика.

Иногда кабаны забредали в лагерь. Они искали какой-нибудь мусор или разрывали неглубокие могилы, намереваясь сделать с трупами людей то же самое, что живые хотели сделать с ними самими. У пленных имелись специальные копья из бамбука, с наконечниками из железа, добытого при строительстве туннеля. На кабанов охотились. Если это замечали охранники, то они забирали копья и избивали всех, кто попадался под руку. Для них всё, чем можно колоть кабанов, означало, что этим можно колоть и их самих. Разумное зерно в их поведении было. Петерсон не раз мечтал насадить на копьё парочку япошек. Останавливало его лишь осознание последствий, которые скажутся на нём и на его товарищах.

Он схватил копьё и бросился в изумрудного цвета джунгли, навстречу приглушённому рычанию. Не успел он добежать, как рычание сменилось пронзительным визгом.

- Не дайте ей уйти, мать вашу! - заорал он и побежал ещё быстрее.

На кабана он наткнулся, едва не перелетев через него. Это был самый мерзкий кабан, из когда-либо виденных. За ним уже гнались двое. Клыки кабана способны вспороть брюхо человеку похлеще штыка. К тому же дикий кабан был сильнее и быстрее любого япошки с "Арисакой".

Петерсон швырнул копьё в бок зверю. Скорее, благодаря везению, нежели навыку, острие копья попало кабану прямо в сердце. Зверюга испустила последний вздох, вероятнее, от удивления, нежели от боли, и упала замертво.

- Господи! Мясо! - воскликнул Петерсон.

Кабан оказался почти таким же тощим, как и сами пленные. Видимо, голод вынудил животное приблизиться к лагерю, как голод военнопленных вынудил напасть на него. За спиной Петерсона собирались люди.

По сложившейся традиции, тот, кто убил зверя, получал право отрезать первый кусок. Также, по традиции, брал этот человек меньше, чем хотел бы, чтобы досыта наесться, а остальное он отдавал товарищам, которые оказались не столь расторопны и везучи.

Петерсон поджарил свой кусок на небольшом костре. Проглотил он его мгновенно. Снаружи мясо покрылось корочкой, но внутри оказалось практически сырым. В более сытые времена, народ воротил нос от приготовленной подобным образом свинины. Постоянно говорили про трихинеллез. Петерсону было плевать. Он сожрал бы этот кусок, даже если бы кабан оказался болен бубонной чумой.

Желудок издал какой-то звук удивления. От такого богатства он уже отвык. Пару раз Петерсону даже пришлось сдержать рвотные позывы. Мясо было намного сытнее риса.