Даниил Калинин - Игра не для всех. 1941 [litres]

– Нихт щиссен…

Один из мотоциклистов, опустив карабин, уже совершенно спокойным, даже слащавым голосом заметил:

– Wer würde so eine Schönheit mit dem Schießen verderben?

В голове словно дубляжом перевел помощник:

Кто будет портить такую красоту стрельбой?

Девушка, вряд ли хорошо поняв сказанное, но верно определив интонации, шагнула вперед, приветливо и немного смущенно улыбаясь немцам. Какая же она все-таки молодец, как верно отыгрывает… Один из двух фрицев, тот, кто слащаво, воркующе общался с казачкой – рослый, крупный блондин – шагнул к Ольге навстречу, опустив к земле ствол карабина и держа его в одной руке. Однако второй, хоть и сделал два шага следом за товарищем, оружия из рук не выпустил, напряженно смотря на Мещерякову. Голос его зазвучал гораздо резче, отрывисто, буквально стегнув по ушам:

– Wer bist du? Bist du allein?

Кто ты? Ты одна?

Мещерякова неуверенно пролепетала в ответ:

– Йа, йа…

После чего для уверенности добавила:

– Нихт щиссен…

Высокий блондин недовольно ответил сослуживцу:

– Otto, verderben Sie nicht den Moment, du Idiot! Bist du blind? Sie ist allein! Jetzt amüsieren wir uns mit der russischen Schönheit…

Отто, не порть момент, зануда! Ты слеп? Она одна! Сейчас позабавимся с русской красоткой…

Что-то мне подсказывает, что Отто далеко не зануда, а битый жизнью волчара с боевым опытом и хорошей чуйкой. Потому, стараясь не выдать себя ни единым лишним движением, пытаясь даже не думать, я аккуратно навожу ствол пистолета на живот более опасного невысокого, но коренастого брюнета. Вот, блин, пара противоположностей в мотоциклетном экипаже! Но для точной стрельбы до них еще слишком далеко…

Мещерякова делает еще пару шагов, после чего плавно опускается на колени (умничка, все правильно делаешь!), стыдливо прикрыв грудь и потупив взгляд. Невинная – и одновременно столь соблазнительная…

– Нихт щиссен…

Интонация последних слов звучит как приглашение к прелюдии – и блондин принимает его. В его глазах плещется уже просто животная похоть, а на губах играет мерзкая придурковатая улыбка. Ну ничего, тварь, сейчас ты у меня позабавишься!

Острый укол ревности пронзает сердце, однако она не затмевает разум, и потому я прежде всего слежу за Отто. Брюнет же, сделав несколько шагов вперед и даже стрельнув в сторону Мещеряковой вполне себе мужским, жадным взглядом, по-прежнему не выпускает карабина из рук и не спешит ставить его на предохранитель.

Его ищущий, напряженный взгляд утыкается в ложбинку – и хотя мои ноги прикрыты вещами Ольги, спину буквально обдает ледяным холодом! Вещи-то форменные, армейские… А в следующую секунду взгляд фрица становится из напряженного встревоженным, и он тут же вскидывает карабин.

Разглядел!

Тук…

Бах!

Тук… Тук…

Отчаянно жму на спуск – трижды: первая пуля уходит правее, вскользь зацепив бок противника, с одновременно прогремевшим ответным выстрелом. Смерть, отлитая из немецкого свинца, откланяется всего на десяток сантиметров, вздыбив землю слева, практически у самого лица! Уже не таясь, привстаю и, скорректировав прицел, вновь дважды стреляю. Отто, успевший опуститься на колено и отчаянно досылающий патрон затвором, получает одну из «маслин» в грудь и падает на спину, выпустив карабин из рук.

Однако его напарник при первых признаках опасности мгновенно приходит в себя и в считаные мгновения снимает оружие с предохранителя, вскинув его к плечу и нацелив в мою сторону… Отчаянно завизжала Ольга, вскочив с колен и бросившись к фрицу. Отвлекшись на крик, последний разворачивает ствол карабина к казачке…

– Ложись!!!

Мой крик гремит одновременно с выстрелом; девушка падает вперед, на живот. Не помня себя от ужаса и ярости, дважды жму на спуск, уложив оба выстрела точно в живот немца. Блондин стоял ко мне вполоборота, гораздо ближе напарника… Подрываюсь к распластавшейся на земле Мещеряковой и одним рывком переворачиваю ее на спину; горло сдавил спазм, и имя казачки срывается с губ едва слышно:

– Оля…

Однако, несмотря на мои опасения, я не замечаю на молочной коже девушки следов ранения. А встретившись взглядом с ее глазами, я с радостью осознаю, что они хоть и наполнены пережитым ужасом, но в них нет ни плещущейся боли, ни потусторонней отстраненности смертельно раненного человека.

– Господи… Слава богу…

Порывисто обняв девушку, я с нежностью и одновременно негодованием шепчу ей на ухо:

– Куда ты дернулась, дуреха?

В ответ раздается тихо, но отчетливо:

– Он бы успел в тебя выстрелить…

Я понимаю ее правоту, а мгновение спустя до меня доходит, что казачка совершенно сознательно рискнула жизнью, чтобы спасти меня. И тогда с губ невольно срывается абсолютно искреннее, сакральное признание, от которого тут же становится неожиданно тепло и легко на душе:

– Я люблю тебя…

А мгновение спустя в ответ над самым ухом раздается безумно ласковый женский шепот, тут же сменившийся нежным укусом:

– А я люблю тебя!

Никогда я не чувствовал себя таким счастливым – а посмотрев в шалые, лучащиеся радостью и каким-то необыкновенным светом глаза Ольги, чувствую, что в груди разливается неведанное ранее тепло. Будто в очах девушки засияло одному мне предназначенные солнце, согрев и тело, и душу…

Несколько мгновений мы смотрим друг на друга, готовые в любую секунду встретиться губами – и случись это, я уверен, разгоревшееся между нами чувство полыхнуло бы ярким пламенем, буквально заставив забыться в объятьях друг друга!

…И, чудом уцелев сейчас, мы погибли бы минут двадцать спустя, когда на звук выстрелов в рощу прибыл бы немецкий патруль…

Рывком поднявшись с девушки, я помогаю ей встать и тут же встревоженно, хоть и мягко указываю:

– Быстрее! Пока не успели прийти им на помощь!

Я бросаюсь к блондину, чьи глаза уже успели остекленеть, и живо расстегиваю на его груди китель. Девушка, кинувшаяся было к своим вещам, с удивлением и недоверием смотрит за моими действиями. Приходится объяснить:

– Наш единственный шанс уцелеть – это прямо сейчас угнать к Беловежской пуще на их мотоцикле, выжав из него весь бензин! Если хотя бы издалека будем на фрицев похожи, может, и сойдем за своих, а значит, их кители нужно надеть, каски, очки…

Однако, несмотря на всю логичность моих слов, Мещерякова с чисто женским возмущением воскликнула:

– Они же в крови!!! Нет, я их не надену!

Прервавшись на мгновение, я поднял на нее взгляд и тихо, отчетливо произнес:

– Тогда мы умрем. Очень скоро. Ты к этому готова?

К чести казачки стоит отметить, что колебалась она всего секунду, после чего быстрым шагом приблизилась ко мне, не забывая, впрочем, сердито причитать, но уже вполголоса:

– Они же в крови… Еще висеть будут, как на пугале…