Евгений Шалашов - Польская линия [СИ]

Многострадальный Смоленск – ворота в Россию. Какая бы не случалась война в нашей истории, враг шел именно через Смоленск: и ляхи, и французы. Про немцев говорить не стану, потому что до июня сорок первого года остался ровно двадцать один год.

Кажется, город, раскинувшийся над величественным Днепром, так и остался где-то в семнадцатом столетии накануне нашествия короля Сигизмунда. Дело портил только трамвай, время от времени катившийся по проложенному в булыжнике пути.

Весь город умещался внутри крепостной стены, раскинувшись на холмах. Впрочем, на той стороне Днепра видны еще дома, но из-за зелени их не рассмотреть. Самые большие дома – трехэтажные, и то лишь на двух улицах, зато великое множество церквей. А там, похоже, еще и католический костел. Не удивлюсь, если где-то обнаружится и синагога. Пожалуй, из всех провинциальных городов, виденных мной, Смоленск – самый европейский и в тоже время очень русский.

За старинными крепостными стенами множество одноэтажных деревянных домов прилепившихся к старинной церкви.

А вообще – красота!

Мы спустились к Днепру, выбрали берег почище. Стараясь не намочить сапоги, я подошел к воде, опустил руку. Ишь, холодная. Плаваю неважно, да и холодно. И вообще – редкий попаданец доплывет до середины Днепра, а коли доплывет, то там и потонет.

Татьяна, выросшая на берегу Белого моря, так не считала. Скинула туфельку, потрогала воду ногой.

– Ух ты, тепленькая.

Не иначе зимой плавала в проруби вместе с белухами. Видел как-то по ящику, как обнаженная женщина плавает вместе с полярными китами. Кстати, красиво. И белухи классно смотрелись, и женщина.

– Ты себе попу не заморозишь? – озабоченно спросил я, но меня даже не удостоили ответом.

Татьяна, начав расстегивать блузку, смутилась:

– Отвернись, – потребовала девушка. Потом добавила: – И не вздумай подглядывать!

С чего это она? Вроде, видел я капитанскую дочку в костюме Евы.

– Очень надо, – фыркнул я на всякий случай.

За моей спиной раздался всплеск воды.

– Ух ты, здорово! – завопила Танька, и я невольно обернулся на голос.

Посмотрев на девушку одним глазком – да и чего там увидишь, в воде-то? – невольно залюбовался. А ведь хороша, чертовка!

При виде обнаженной красавицы, невольно полезли разные ассоциации. Отчего-то вначале в голову полез Петров-Водкин с его купающимся конем, хотя девушка не напоминала ни мальчишку, ни, тем более, коня. Верно говорят, что настоящий художник способен уловить настроение, выразить идею, а образ – дело десятое.

Засмотревшись, как грациозно плавает Татьяна Михайловна, я невольно вспомнил рассказ, читанный в бытность мою переплетчиком Архангельской библиотеки. Написал его, сколько помню, восходящая звезда русской литературы, хорунжий Иванаев. Хотя, сколько ему в хорунжиях-то ходить? Вроде, есаул. Иванаев, описывавший быт и нравы казаков, вывел их родословную от скифов, среди которых имелись женщины-воительницы, ставшие прототипами амазонок. Так вот, юные девы купали своих коней в Днепре, и горе мужчинам, увидевших их обнаженными. В оленей, как древнегреческая Артемида, они их не превращали, но надо полагать, по рогам давали!

– Э, товарищ начальник, хватит на мои титьки пялиться, – возмутилась Татьяна, принимаясь нарезать круги по воде. – Вылезу, убью!

А ведь убьет. Эта может. А не убьет, так покалечит.

Но слаб человек, и я, скорее всего, согласился бы быть убитым, но глаз от купающейся девушки отвести не мог. Впрочем, может, я еще и успею сбежать?

Но скоро понял, что не я один любуюсь обнаженной красавицей. Недалеко слегка шевелились кусты, словно там устроился какой-нибудь зверь. Но звери в этих краях водились лишь во времена скифов, так что, скорее всего, там устроил лежку человек. Поначалу я хотел просто-напросто туда пальнуть и даже полез за браунингом, но передумал. А если там притаился подросток? Конечно, подглядывать некрасиво, но и убивать за это не стоит. Потому, поискав на бережке подходящий камушек, кинул его в кусты. Судя по возмущенному воплю и матюгам, попал.

– Сюда выходите, – потребовал я, на всякий случай нащупывая в кармане браунинг.

Ломая кусты наружу вылезли два молодых мужика. Судя по одежде – картузы, рубахи перехваченные поясом, да еще и сапоги, градские обыватели или ремесленники, успевшие принять «на грудь» грамм по двести, а то и по триста. Один, в которого я и попал камушком, поздоровше, второй поменьше, да и помладше. Интересно, а почему они не в армии?

– Вуайеристы, что ли? – поинтересовался я.

– Чаво? – скривился тот, что поздоровше.

– Те, кому своя жена не дает, так они за чужими бабами подглядывают, да онанируют, – любезно пояснил я.

Понимаю, что всякие умники сейчас начнут бросать в меня тапки – мол, «вуайеризм» – это явление, слабо поддающееся психологическому объяснению, неконтролируемое и все прочее. Но мы люди простые, объясняем, как есть.

– Кто это онанирует? – возмутился мелкий и принялся накручивать здорового. – Федь, а он нас онанистами обозвал.

Ишь, а этот еще и провокатор, оказывается. Но здоровый, несмотря на хмель, оказался не таким дураком, как выглядел, и на подначку мелкого товарища не пошел, понимая, что с человеком в военной форме и, возможно, с оружием лучше не связываться. Стало быть, выпил парень еще немного.

– Значит его зовут Федя, а тебя как? – строго посмотрел я на мелкого, а потом поинтересовался. – Почему за бабами подсматриваете, а не в Красной армии?

– А твое какое собачье дело? – нелюбезно ответил мне Федя.

– А я сейчас вас в чека сдам как дезертиров, – пообещал я. Видя, что парни были готовы дать стрекача, рявкнул на них: – Ну-ка, стоять!

– Так чего в чека-то сразу? – заголосил мелкий. – Мы с Федькой от службы вчистую освобождены. У меня в кишках кила, у него плоскостопие. Нельзя нам в армию.

Наверное, я бы сейчас позволил парням уйти, но им не повезло. Федя, продолжая таращиться на обнаженную женщину в реке, сказал что-то – вот, мол, бабенка смазливая, все при ней. Я бы ему даже и морду не стал бить, но моя боевая подруга считала иначе.

Татьяна молча вышла из воды. Мне бы полюбоваться, написать какое-нибудь сравнение – мол, как Афродита, из пены морской, но нет, дочь кавторанга выходила из Днепра, словно разъяренная фурия. От ее появления даже мне стало не по себе. Не удосужившись накинуть на себя хоть что-нибудь, подошла к Феде и неласково спросила:

– Тебе что, дрочила-мудила, жизнь надоела?

Парень от такого оскорбления вскипел и сообщил девушке, что он о ней думает, и куда бы ей следовало пойти. Эх, ну есть же дураки на свете!

Татьяна ловко ударила матерщинника ногой в пах (мне даже послышался хруст, и я сморщился, из чувства мужской солидарности пожалев бедолагу), а когда тот завыл от боли и начал сгибаться, встретила его лицо коленкой. Вот теперь раздался уже явственный хруст сломанного носа.