Ивар Рави - Прометей: повелитель стали

— Энсин, я сейчас, — нахожу свои шарики из ячменного теста, пропитанные маковой вытяжкой, возвращаюсь.

— Держи во рту пока не рассосется, через полчаса тебе полегчает. Я скоро вернусь, Энсин, лежи и не пытайся вставать или ходить, — выхожу из дома, надо позвать Германа и Уильяма, им надо знать прогноз Босси. Обоих нахожу недалеко от кузницы, где из шамотной крошки с добавлением глины и песка, ребята формируют кирпичи для будущей печи по полукоксованию угля и домны.

— Добрый день, сэр, — здороваются они, не отвлекаясь от работы.

— Добрый, ребята у меня плохая новость. Язва лейтенанта обострилась и в желудке образовалась дыра. Ему осталось жить максимум сутки, в лучшем случае, — оба бросили работу, смотрят напряженно, в глазах незаданный вопрос.

— Нет, ребята, здесь я бессилен, даже будь он сейчас в Форт-Лодердейле в госпитале, у него было бы меньше десяти процентов на успешное выздоровление.

— Сэр, — это обращается Тиландер, лейтенант знает?

— Нет, Герман, решил вначале сказать вам.

— Он герой войны, он должен знать правду, может у него есть предсмертное пожелание.

— Хорошо, мойте руки и пойдем к лейтенанту, — я смотрел как помрачневшие американцы моют руки, не проронив ни слова.

Когда мы пришли к Босси, он чувствовал себя лучше: стоны прекратились и выглядел он живее. Опиум сделал свое дело и лейтенант не казался смертельно больным.

— Макс, ты волшебник, — воскликнул Босси, делая попытку встать, но лицо исказилось от боли. — Я чувствую себя гораздо лучше, что за самодельные капсулы такие?

— Это ячменная мука с опиумом, Энсин, это просто немного облегчило боль. У тебя прободная язва желудка и, как мне не хотелось бы этого говорить, у тебя остались максимум сутки, — я замолчал.

Босси встретил известие достойно: минуту он молчал, затем невесело улыбнувшись ответил:

— А кто из нас бессмертен, Макс? Я мог умереть десятки раз во время войны, но Господь позволил мне пожить. Разве могу я оспаривать его решение? У меня к тебе просьба, позаботься о моих людях, когда меня не станет. Ты хороший человек, Макс, господь отблагодарит тебя за все.

Босси замолчал, этот монолог дался ему нелегко.

— Сэр, у вас есть какие-нибудь пожелания, — протиснулся вперед Герман Тиландер, верный своему офицеру.

— Я хотел быть похоронен как мой отец и мой дед, под воинский салют. Но здесь каждый патрон на весь золота, поэтому нет, я не буду просить о такой почести, — Босси откинул голову на шкуру.

— Энсин, я обещаю тебе салют, — мне до чертиков было жаль патроны, но три выстрела я мог позволить, отдавая дань почести этому смелому офицеру.

— Благодарю тебя Макс, да вознаградит тебя Господь. Дай мне еще этих опиумных шариков, если есть, не хочу умирать стоная, — я молча сходил за шариками и вручил Босси. Он крепко сжал мою руку и проговорил, стиснув зубы от боли:

— Ты сказал максимум сутки, прости, что буду стонать под боком столько времени. Уходи Макс, я не хочу, чтобы видели как слаб американский офицер перед смертью, — на его глазах блеснули слезы.

Я вышел с тяжелым сердцем: всего за два месяца этот человек изменил в лучшую сторону моё мнение о своих соотечественниках. Я и так вполне лояльно относился к американцам, но Босси открыл мне глаза на многие вещи. Они так же любили своих родителей, детей, гордились своей страной и своими достижениями. И в середине двадцатого века не считали себя лучше других.

Босси умер к вечеру: вернувшись от Уильяма и Рама, что начинали обжиг первой партии огнеупорного кирпича, я не услышал стонов или шума в углу, отведенном для американца. Он лежал на спине, вытянувшись, с расслабленными ногами. В правой руке Босси сжимал нательный солдатский жетон, левая рука лежала на шкуре, из трех опиумных шариков, один он не успел использовать.

Хоронили лейтенанта Энсин Джозеф Босси на следующий день: могилу мои Русы выкопали быстро, избавив Тиландера и Лайтфута от необходимости заниматься этим. Я сказал несколько слов про покойного. Затем высказались оба солдата и наконец, Тиландер прочел молитву. По моей команде мы выстрелили вверх, прощаясь с офицером.

Не привыкшие к выстрелам заблеяли овцы и козы, замычали буйволы, только Бима вела себя спокойно. Жители поселения хоть и слышали выстрелы, но каждый раз приходили в нервное смятение. У нас не было времени и возможности сделать нормальный гроб, поэтому хоронили мы Босси завернутым в шкуры.

Когда засыпали могилу и двинулись обратно, Уильям Лайтфут привлек мое внимание вопросом:

— Сэр, сколько лет кобыле?

— Три точно будет, Уильям, почему спрашиваешь?

— Я заметил, что она к вам очень привязана, сэр. Отпустите ее на волю и она вернется обратно после спаривания с жеребцом. И у вас появится еще жеребенок.

— Ты уверен, Уильям?

— Да сэр, мой дед помимо кузни разводил лощадей. Он так часто делал, иногда его кобылы приводили с собой даже чужих жеребцов. Дед их потом возвращал владельцам и даже получал вознаграждение.

— А если она не вернется, Уильям? И как она найдет табун?

— Она вернется, сэр, раз так к вам привязана. А табун ее найдет сам, как только она окажется по ту сторону рва на свободе. Пока она находится здесь, приплода не будет, она кобыла. Был бы жеребец, можно было кастрировать и работать на нем.

Я задумался, логика в его словах была. Пока мне не особо нужны лощади, но появись жеребцы и кобылы покрупнее, можно было бы создать отряд всадников. Да и на лощади за сутки покроешь втрое больше расстояния, чем пешком.

В сопровождении Уильяма я подошел к загону: Бима с радостным ржаньем побежала ко мне, обнюхивая и фыркая. Потрепал её за гриву и с тяжёлым сердцем надел уздечку: надо было перевести лошадь через ров. Подъехав ко рву, перевел Биму через мостки и снял уздечку. Кобыла стояла рядом, кося на меня большим глазом.

— Иди, Бима, нагуляйся вволю и возвращайся, — легонько стукнул по крупу. Бима отбежала метров на двадцать и повернулась, фыркая, дескать «Ты что хозяин, давай иди ко мне».

Я перешёл ров и заставил поднять мостки. Кобыла подскакала ко рву и призывно заржала, вставая на задние ноги.

— Иди, Бима, — я швырнул комья земли, чтобы её отогнать. Бима пробежалась по небольшому радиусу и снова заржала у рва. Наши взгляды встретились и несколько секунд мы смотрели друг другу в глаза. Затем кобыла, видимо как-то поняв меня, опять сделала стойку, заржала и понеслась галопом в степь, оставляя меня одного.

По дороге во дворец я встретил группу ребятишек, среди которых были оба моих сына. Мал уже догнал по росту Миху, но разговаривать пока не умел. Миха уже неплохо говорил, но проглатывал окончания слов. Увидев меня, оба сына бросились навстречу, измазанные и голозадые. Волосы Миха темнее, Мал скорее между шатеном и блондином, но глаза у обоих мои.