Флойд Гиббонс - Красный Наполеон

Бинней готов был последовать моему примеру.

– Не забудьте передать Марго, что я приду за ней, – крикнул он на прощанье Бойеру.

Неожиданно я почувствовал сильное давление воздуха – наш аэроплан быстро снижался. С высоты трех тысяч метров мы снизились до пятисот метров, и тогда летчик выпрямил гидроплан, и мы заскользили над поверхностью залива.

Бойер Открыл дверцу кабинки, улыбнулся мне и положил руку на мое плечо.

– Будьте здоровы, Гиббонс, – нам пора расстаться, – сказал он.

– Спасибо, Бойер. До свиданья, – ответил я.

Мои пальцы впились в кольцо парашюта, и я ринулся в воздушное пространство.

В пятистах метрах под нами блестела синяя вода. Взглянув вниз, я в ужасе зажмурил глаза. Это был мой первый прыжок с парашютом, и я думал, что этот прыжок будет и последним моим прыжком.

Летя вниз я принудил себя медленно считать до четырех в затем потянул за кольцо парашюта. Казалось, прошла вечность, прежде чем расправились складки шелка – от состояния механизма зависела моя жизнь. Потом я ощутил резкий рывок, – меня закрутило в воздухе, словно кубарь, подхваченный концом кнута, – парашют расправился, и я повис в воздухе.

Легкий морской ветер нес меня к берегу – по направлению к белой полосе порта Мексико. Я видел, как несколько моторных лодок понеслись по направлению моего полета, ожидая моего спуска на воду. Одна из этих лодок, – в то мгновение, когда я коснулся поверхности воды, находилась в пятнадцати метрах от меня и поспешила ко мне на помощь.

Меня извлекли из воды, и я очутился лицом к лицу с американским моряком, приставившим к моей груди револьвер и скомандовавшим: „Руки вверх!“

Лодка взяла влево и подобрала Биннея, очутившегося на расстоянии сотни метров от места моего спуска.

Мы попытались разъяснить морякам, кто мы такие, но все наши попытки были тщетны. Матрос что-то слышал о том, что неприятель спускал при помощи парашютов шпионов и не желал принять на себя ответственность.

Через четверть часа я предстал перед моим другом генералом Феланом Логаном, комендантом города. Он узнал меня и тут же протелеграфировал в Вера-Круц и в Вашингтон о моем благополучном прибытии.

Не успев даже переодеться, Бинней и я, захватив с собой и оба чемодана, сброшенные с парашютами нам вслед предусмотрительным Бойером, полетели на гидроплане в Вера-Круц. Вечером я ужинал в обществе генерал-майора Мак-Артура, начальника американского экспедиционного корпуса, и генерала Мендоза, командира мексиканских объединенных частей.

Передо мной на подносе лежали две телеграммы.

Первая не них гласила:

„Поздравляем счастливым возвращением точка Президент Смит желает побеседовать с вами до завтрашнего заседания кабинета.

Хэнд.“

Это сообщение польстило моему самолюбию, и я с удовлетворением протянул телеграмму генералу Мак-Артуру. Мне казалось, что я начинаю играть значительную роль. Пока генерал читал телеграмму, я ознакомился с содержанием второй депеши. Она гласила:

„В течение одиннадцати месяцев не получали от Вас оправдательных документов Точка Бухгалтерия запрашивает счета гостиниц и телеграфные квитанции Точка Пришлите документы, подтверждающие разменный курс доллара.

Чикаго-Трибюн.“

В эту ночь Бинней и я заснули крепким сном. Военный гидроплан нес нас над Мексиканским заливом. Мы летели на северо-восток, через Нью-Орлеан в Вашингтон.

Мы не успели ни побриться, ни переодеться в сухое платье – нас тут же повезли в Белый Дом – еще несколько мгновений, и Чарльз Хенд, секретарь президента, жал мне руку и вел меня в зал заседаний.

Президент Смит приветливо поздоровался со мной – за время, в течение которого я его не видел, он несколько пополнел и поседел. Из остальных членов кабинета мне лично известны были статс-секретарь Кондер Рейнольдс, генерал-прокурор Франк Комерфорд и, ведавшая сельскохозяйственным департаментом, Руфь Ганна Мак-Кормик.

– Флойд, расскажите нам все, что вам известно о Карахане, – сказал президент Смит. – В чем секрет его успеха, на чем базируется его сила? Каковы его цели? К чему он стремится?

Воцарилось молчание. Я собирался с мыслями, готовясь ответить на все эти вопросы.

Рассказал о том, как „Чикаго-Трибюн“ послала меня в 1932 году в Москву. Рассказал я и о том, как специально занялся личностью Красного Наполеона, о его детстве и службе в царской армии.

Рассказал я также и о его судьбе после революции, о знании, которое он пробрел у Сталина, о том, как он захватил власть. Сообщил я также о его подготовлениях к войне, о сражениях в Центральной Европе, завоевание Италии, уничтожении французской, английской и бельгийской армий во время третьей битвы на Марне.

Затем я стал говорить об английской революции, оккупации островного королевства, немилосердном избиении шести миллионов белых в Австралии и о научной организации всех сил на цветных континентах. И, наконец, я заговорил о конечной цели его деяний, о борьбе с последней силой мира и установлении мировой советской федерации под его личной властью.

Мой доклад длился долго, – не раз меня прерывали вопросами, – когда я, наконец умолк, вопросы посыпались на меня со всех сторон.

Статс-секретарь Рейнольдс осведомился о внутриполитической структуре Советского Союза и о моем мнении о его прочности.

Государственный казначей Джон Рескоб задал вопрос о денежной системе Советов.

Адмирал Девидсон пожелал услышать мое суждение о красном флоте и о подготовке его личного состава.

Возглавлявшего департамент торговли и промышленности Вилльяма Эбергарда интересовали производительные силы страны и грузоподъемная мощь железных дорог.

Военный министр Мирон Дж. Уоллес задал мне ряд вопросов, касавшихся боеспособности армии Карахана.

Посевная площадь, состояние животноводства, запасы продовольствия – вот что интересовало миссис Руфь Мак-Кормик.

Директор почты и телеграфа Эмери Ольдс пожелал, чтобы я ему обрисовал состояние почтово-телеграфной сети в Европе; Джемс Райн потребовал от меня статистических данных по вопросам рабочей силы, ее оплаты и жилищных условий.

Допрос этот длился более четырех часов, и воздух утопал в голубоватых облаках сигарного дыма.

Вместо ужина нам сервировали чай, и к концу беседы я с трудом ворочал языком.

Несмотря на опасность, грозившую стране, я начал ощущать к концу беседы, что далеко не все члены кабинета отдают себе в полной мере отчет в том, какую грозную силу представляет собой Карахан. В то же время некоторые члены кабинета считали угрожавшую опасность сильно преувеличенной и раздутой.

– Скажите, мистер Гиббонс, – обратился ко мне Уоллес, – не попали ли вы под влияние этого диктатора за время своего пребывания с ним? Не преувеличены ли ваши суждения? Не преувеличиваете ли вы желтую опасность? Я считаю, что множество статей, появившихся на страницах печати за последний год, намеренно нагоняли на страну страх и служили пропагандистским замыслам Карахана. Мне кажется, вы были его доверенным лицом, а теперь вы являетесь к нам. Желтая опасность в большей своей части создана желтой прессой.