Михаил Ланцов - Консул Руси [litres с оптимизированной обложкой]

Для дружинника личная удаль и слава были крайне важны. Они были буквально возведены в статус культа. Дисциплина же считалась чем-то безмерно малозначительным. Ведь в мистическом плане отношения строились по схеме прямой связи такого воина с высшими силами. Без посредников. Он был сам себе и паства, и пастырь. А потому, конечно, мог подчиняться и даже какие-то приказы выполнять, но только того человека, которого лично уважал. Остальные ему были не указ. Да и то только тогда, когда сам считал нужным подчиниться, воспринимая командира как первого среди равных. А если что не так, то и уйти мог, а то и бунт супротив своего вождя поднять. Та еще вольница с кучей тяжелых родовых травм.

Ярослав же выковывал себе легионеров по совершенно иным принципам. Он насаждал военное ремесло через концепт воинской службы. Службы ему и только ему. Дескать, это вооруженные слуги, выполняющие его волю. А также налегал на то, что субординация, подчинение приказам и дисциплина – это краеугольные камни настоящей армии, без которых никуда. И вот уже на протяжении трех лет методично вдалбливал эти вещи в головы своих рекрутов, потихоньку их трансформируя. Изо дня в день. И днем и ночью. Чтобы это осело в их головах очень крепко и твердо, на уровне условных рефлексов, а также мыслей и суждений, неотличимых от собственных.

Кроме того, Ярославу требовалась регулярная армия, а не сброд лихих головорезов. Но война происходит не каждый день. Поэтому содержать ТАКУЮ толпу дармоедов выглядело непозволительной роскошью в его глазах. Особенно при столь остром дефиците рабочих рук. Поэтому он насаждал среди легионеров общегражданский принцип Древнего Рима, который заключался в том, что хороший гражданин – это и хороший воин, и хороший работник, и хороший семьянин. То есть война войной, но, если надо, трудиться не зазорно. По этой причине легионеры не только тренировались, но и участвовали в разнообразных хозяйственных проектах. Там, где требовалась организованная концентрация рабочих рук. Причем нередко это все совмещалось. И, например, до мест корчевания поля легионеры могли двигаться маршем с полной выкладкой.

Так или иначе, но легионер и дружинник к 864 году уже жили в двух разных мирах, опираясь на несовместимые ценности. Из-за чего их конфликт был неизбежен…

– И что мне с вами делать? – грустно спросил Ярослав у арестованных дружинников, когда все стороны конфликта высказались.

– Весемир был в своем праве! – воскликнул один из дружинников, все еще связанный.

– Я прислал вам помощь, чтобы в случае внезапного нападения вас как баранов не перерезали. Вместо того чтобы принять добром моих людей, Виктор, – консул специально назвал Весемира христианским именем, – устроил распрю и вызвал моего человека на Божий суд под надуманным, лживым обвинением. Что это, как не измена? И Божий суд показал все как есть. А вы не только поддержали изменника, но и попытались оспорить Божий суд. Кто вы после этого? Изменники и дерьмо, ибо пошли не только против меня, но и Богов.

Наступила вязкая тишина. Ярослав думал.

Он не знал, как поступить с этими ребятами. Проливать их кровь не хотелось по ряду политических причин. Прежде всего потому, что они имели кровных родичей в среде восточных кривичей. И их казнь была бы воспринята болезненно. Это с одной стороны. А с другой стороны, в эти годы за измену наказывали сурово и категорически жестоко. Спускать было нельзя. Никто бы просто не понял этого поступка, приняв за слабость. Хуже того, это стало бы началом схода лавины. Дескать, Ярослава можно безнаказанно предавать.

– За измену вы все повинны смерти, – наконец, после долгой паузы, произнес консул. – Потоку и разграблению, а потом смерти, – дополнил он. – Ибо нет преступления страшнее, чем нарушение клятвы, данной пред высшими силами. Но, помня ваши заслуги, я хочу дать вам шанс. Я предлагаю вам пойти ко мне в холопы.

– Что?! – ахнули дружинники.

Дерзкое предложение.

Ведь холоп по своему статусу был совершенно классическим рабом – то есть говорящим имуществом в совершенно бесправном положении. Не скот, конечно, но близок по социальному статусу. Хозяин мог его убить, продать, подарить или использовать, как его душа пожелает. Для дружинников это позор. Страшный позор. Поэтому никто не согласился…

– Мерзко все это вышло, – произнес Ярослав, наблюдая за погребальным костром.

Волк, что стоял рядом, промолчал.

– У тебя ведь нет жены?

– Нет.

– Возьми дочь Виктора в жены. Хоть как-то боль родичей сгладим. А приданое я за нее дам. Возьмешь? Девка вроде молодая, ладная.

– Возьму, – нехотя согласился Волк. Ему эта девка в первый день знакомства чуть глаза не выцарапала. Скандалила. А тут – в жены. Но ей теперь особо не до истерик. Всю семью их отдали на поток и разграбления, обобрав до нитки. Даже одежду последнюю сняли. Так, нагишом, близкие родичи осужденных и сидели в крепости, дожидаясь своей судьбы. – А с остальными что делать?

– В холопы. Такое спускать нельзя.

– Так, может, и дочь Виктора в холопки?

– Не мила тебе?

– Отчего же? Мила. Позабавиться бы рад. Да в жены брать страшно. Она ведь меня ненавидит. И так бросалась, чуть глаза не выцарапала. А ежели женой станет, то я подлинно волком выть стану. Да и что остальные скажут? Там ведь молодые девки тоже остались. Их, значит, в холопки, а мне в наказание эту стервь? Неужто я неверно поступил?

– А ежели всех молодых девок отдать по жребию за холостых легионеров? Тогда добром ее возьмешь? Да с приданым каждому от меня.

– Может быть, как-то обойдемся? – взмолился Волк.

– Ну хорошо. Тогда и ее в холопы придется обращать, – тяжело вздохнув, произнес Ярослав. – Мерзкое это дело.

– Измена, – предельно серьезно сказал Волк. – Ты их еще быстро жизни лишил. Милостиво. Да без урона чести. Мог и на суках развесить или на кол посадить.

– Мог… – покачав головой, произнес консул. Еще раз вздохнул. И поехал принимать на баланс рабов. Баб разного возраста да детей. Вполне по обычаям этих лет.

Ему жутко не нравилось рабство. Он в первый год пару рабов выкупил и держал недолго при себе. Но потом отпустил на волю, и они теперь в его легионе служат. Парни. А девчонка при крепости, служанкой весьма верной и услужливой. Там он вроде бы доброе дело сделал. А тут? Вон – тридцать семь душ обратил в рабов. Самолично. Да, мог бы и голышом выгнать в лес, где бы они передохли в основном. Либо вообще перебить. И так, и так – в своем праве был бы. Да, кровные родичи не одобрили бы, но остальные не стали осуждать. Измена – серьезное преступление. Даже эти осужденные люди – и то не роптали, считая свою участь не самой печальной. Но все одно… на душе было мерзко. Ощущать себя рабовладельцем Ярославу очень не нравилось.