Валерий Большаков - Искусник [СИ]

– Авторитет? – блеснул я познаниями.

– Пахом – в законе, – почтительно понизил голос Варан. – Нарисуешь – и с вещами на выход! Пахом лавэ не считает, а если кучеряво выйдет, еще и сверху забашляет.

– А что, нельзя было нормально попросить? – окрысился я.

Плечи водителя затряслись в беззвучном смехе. Конвоиры загоготали в голос, наполняя салон перегаром.

– Так подкатывали уже! Не помнишь, что ли? Шкет тебя звал малевать, а ты его послал! И понеслось…

– Не помню, стерся Новый год, – мой голос упал в конфузливое бормотание. – Так мы к Пахому?

– На дачу к нему, – кивнул Варан.

– Дача – это хорошо, – рассудил я, ободряясь, – света много.

Выходит, – думалось мне, – реципиент сам виноват? Хотя давно пора привыкнуть – мир наш весьма неоднозначен… Диалектический материализм, однако. Шибко-шибко диалектический…

Я настолько унял свои тревоги, что даже стал за дорогой следить, в окна посматривать. Мы немного прокатились по МКАД и свернули в лесной массив – елки с березами выстроились сразу за обочиной, как почетный караул. Миновали один дачный поселок, другой, объехали порядком зачуханную промзону, пока не оказались на околице небольшой опрятной деревушки, где стелились гектары бликовавших теплиц и подымливала высокая кирпичная труба.

Основательная жилплощадь Пахома, рубленая из калиброванных бревен и крытая шифером цвета старого осиного гнезда, пряталась за монументальным забором, выше которого вымахивали сосны, наводившие тень на весь участок.

– Зовут Павел Иванович, – зачастил Варан. – Спросит – отвечай, а сам помалкивай.

– Понял.

– Пошли, раз понял.

На стук в ворота открылась калитка, в которую еле пролез огромный человечище в ватнике, «поперек себя шире». Выслушав вожака, он величественно кивнул и пропустил меня с Вараном. Зуда с Михой даже из машины не выходили. Надо полагать, статусом не вышли.

За воротами я увидал дачу – в изначальном смысле этого слова. Никаких грядок и сарайчиков, сплошь лужайки, аллейки, да беседки.

Встречать нас вышел сам хозяин – седой мужичок предпенсионного возраста, с накинутым на плечи полушубком. Перебирая пальцами бусины четок, он небрежно кивнул Варану и внимательно оглядел меня. Да так, что мурашки врассыпную.

От Пахома исходила холодная, опасная сила. Наверняка, он никогда не кричал, добиваясь своего. Может, и не говорил вовсе. Такому достаточно бросить взгляд или шевельнуть рукой в небрежном жесте – и подручные бросаются наперегонки, исполнять приказ.

– Проходи, – вор в законе развернулся и вошел в дом.

Я шагнул следом, из холодных пустоватых сеней в анфиладу просторных светлых комнат, наполненных теплом. Огонь гудел в топке огромной круглой печи, выложенной цветными изразцами, и это было все, что можно причислить к роскоши.

Обычнейшие шкафы со стеклянными дверцами прятали потрепанные тома. Кожаный диван и кресла по моде пятидесятых сгрудились в углу. Шелковый абажур с бахромой свисал с потолка, а по полу раскатывалась ковровая дорожка.

– На зоне не до чтения, – нагнулся Пахом, прихватывая книгу с журнального столика, – добираю нынче.

– Павел Иванович, – заговорил я, нарушая обычай. – Хочу предупредить: написанный мною портрет, как правило, выдает характер, а вы… Простите, если скажу лишнее, но вы мне кажетесь человеком холодным и жестким.

– И это будет видно на картине? – очень живо отреагировал Пахом. – Атли-ично! Просто отлично. За выходные управишься?

– М-м… Нет, никак, – прикинул я. – До вечера воскресенья успею лишь с подмалевком и прописью лица. Три дня будет сохнуть первый слой… Хорошо, если закончу на тех выходных, только надо будет отгул взять.

Хозяин кивнул, протягивая мне бумагу и ручку.

– Пиши, что тебе нужно. Варан привезет.

Вечерком я задержался на просторной «воровской» кухне, заодно и столовой. Пока разобрался с сокровищами, что Варан навёз, изголодался, а Яша, гигант-телохран Пахома, он же мажордом и камергер, он же повар – замечательных оладий напек. Толстых, горячих! Хошь – в медок макай, хошь в варенье. Да с чайком… М-м…

Духота потихоньку улетучивалась в открытую форточку, а я восседал за столом в гордом одиночестве, и лопал. Уже не сытости для, а чисто в удовольствие. Дневные стрессы покидали меня, как спертый воздух – кухню. То и дело наплывала сладкая полудрёма, и вот тут-то со двора долетел негромкий, но ясный голос, то ли сиплый, то ли испитой:

– Кот нам цинканул, его подвязки. В прошлый раз тоже кассу брали. Нормуль забашляли, вся шобла с тех лавриков месяц гужевалась.

– Не вкупаюсь разом, – прорезался Яшин бас. – Шобла чья?

– Черныша, он у Кота на подхвате. Тоже крученый.

– Ладно, по кассе разжуем конкретно, чё роги мочить? За наколку отвечаешь? Смотри, чтоб не прогон был, не выломишься потом!

– Крест на пузе! – долетела в окно сиплая клятва. – А куш в натуре большой!

Я слушал и офигевал – братва за тонким стеклом «тёрла» о налете на сберкассу в Свиблово! И адрес, и сроки, и действующие лица – вся инфа вливалась в мои уши и оседала в памяти.

Как на моем месте должен был поступить скромный советский герой? Тут же стукануть, куда надо. Но я-то не герой. И не вполне советский. Я в «Юные друзья милиции» не записывался!

В этот момент копившийся напряг сгинул, словно пружина разжалась – в углу кухни-столовой, на отдельной тумбочке, скромно красовался телефон…

«Так это проверка! – озарило меня. – Да и с чего бы налетчикам „базарить“ с вором в законе? Не его уровень. Спектакль, дурацкий хэппенинг!»

Успокоенно хмыкнув, я с плотоядным интересом оглядел пару оставшихся оладий – теплые еще…

Москва, 4 марта 1973 года. Вечер

Часам к четырем в воскресенье я завершил свои труды, окончательно вымотавшись. И прошлые выходные, и эти, плюс два отгула вкалывал по-стахановски, оккупировав светлую веранду. За окнами в мелкую расстекловку белела лужайка, обрамленная молодыми соснами – полная приватность. И тишина. Лишь изредка доносилось далекое тявканье деревенского барбоса или тюпанье колуна поблизости – Яша разваливал огромные чурки на дрова.

Порой к свежему воздуху, затекавшему в форточку, примешивался горьковатый запашок дыма, но он лишь подчеркивал укромность и особенный уют.

Постелили мне в мезонине, куда из сеней взбиралась крутая деревянная лестница, на топчане, крытом медвежьей шкурой – спишь, как в кроманьонской пещере. Обычно я плохо засыпаю на новом месте, кручусь и ворочаюсь, но на даче дрых от отбоя до подъема, умаявшись за день. А светлое время суток делилось четко: завтрак – работа – обед – работа – ужин – работа…

Яша обожал меня кормить – хозяин ел, что дадут, а неугомонная кулинарная душа томилась по высокой кухне. И великан крякал довольно, наблюдая за мной, уплетающим котлету по-киевски с картофелем «пайль». А я, торопливо, на ходу допивая компот или какао, спешил к кистям и краскам.