Валерий Большаков - Искусник [СИ]

Я осторожно вывернул на проспект Вернадского. Гаишники не приставали в Первомай, относясь с пониманием к людским грешкам – сами, небось, наотмечались. Но все-таки я осторожничал: Лида доверила мне свою машину – серые «Жигули» в экспортной версии. Lada 1200.

После дедовой «Волги» я не сразу освоил малолитражку – механический зверь был другой породы. Но, по уверениям отечественных алкашей, талант, как и опыт, не пропьешь.

За городом я почувствовал себя свободней. Плавно разогнался по МКАД – и съехал на тихую трассу, уводившую за березы и елки. Ни впереди никого, ни позади. Свернул на грунтовку, и покатил по ней в чащу.

Судя по тому, как заросла колея, дорогой пользовались редко. «Лада» выехала на большую поляну, где вовсю пробивалась трава. Притихший лес сторожко выждал – и затенькал по-новой, закуковал. Дятел продолбил короткой очередью.

Обойдя вокруг машины, я осмотрелся и сунул руку за спину – кобуру нацепил на ремень сзади, под курткой не видно. Пистолет ТТ приятно оттянул руку. Чистку я ему устроил капитальную, прямо в гараже Лидиного благоверного. Платок протащил через ствол, каждый патрон протер, масла накапал на спусковой механизм. Убойная машинка клацала бойком от легкого нажатия пальца.

«Токареву» я был рад вдвойне – простой, мощный и надежный пистолет гулял по стране, размноженный в сотнях тысяч, и далеко не каждый ствол был занесен в пулегильзотеку. Мне же спокойней…

В энный раз оглядевшись, я резко оттянул затвор. «Тэтэшник» холодно клацнул. Дослать магазин… Фиксатор щелкнул. Снять предохранитель…

Метрах в десяти от меня лежал ствол поваленной сосны. Хвоя, кора, мелкие ветки – все давно сгнило, лишь сучки покрупнее держались.

– Лучше старенький ТэТэ, – пробормотал я, – чем дзю-до и каратэ… – и нажал на спуск.

Выстрел грохнул, «тотоша» дернулся, пуля впилась в поваленный ствол. В ушах звенело.

Отдача не такая уж и сильная, но лучше двумя руками. Ухватившись левой за правое запястье, я открыл огонь, истратив три патрона. Одному сучку не повезло – горячий свинец перешиб.

– Мазила… Мазилка!

Расстреляв обойму, я нажал кнопку и поймал выпавший магазин. Всё, хватит живность пугать.

Побродив, подышав сырой хвоей, я вернулся в машину и завел движок. Зеркальце отразило кривую усмешечку: «Вооружен и очень опасен…»

«Заречье-6», 5 мая 1973 года. Утро

До госдачи я добрался на бордовой «Волге». Было стыдновато занимать машину у Кербеля, хотя старый художник сам отдал ключи, избрав участь домоседа. Вот и юзаю.

Начальник охраны узнал меня и махнул рукой: заезжай, мол.

«Волжанка» бодро вкатилась во двор. Загородная резиденция генсека не поражала изысками – просторная деревянная дача. Зато зелени сколько – ухоженные дебри!

– Знакомьтесь, – сказал начохр, хлопая по плечу мужичка за тридцать, крепкого сложения и с залысым лбом, – Олег Сторонов, комендант объекта. Если что, сразу с него требуй!

– Просто Олег, – протянул руку Сторонов.

– Просто Антон, – улыбнулся я в ответ, пожимая сильную и сухую ладонь (терпеть не могу влажной пятерни!). – Требовать не буду… М-м… Разве что ящик с красками поднести…

– Давай, давай!

Я выволок из багажника полевой мольберт. Пухлая папка с набросками развязалась, и бумаги зашуршали по багажнику. Брежнев в профиль, анфас, в пол оборота…

– Врублевский? – задрал брови Олег, подхватывая «фоторобот». – Изобразили за компанию? – хохотнул он.

– Врублевский? – промямлил я, чуя, как забухало сердце. – Разве?

– Да вылитый Виталий Константиныч! В Кремле пересеклись? Он с самой зимы у Подгорного в помощниках ходит…

Растерянность моя разом слилась, замещаясь настороженностью. Будь я собакой, шерсть бы вздыбилась на загривке.

– Разве? – повторил я. – Он же, вроде, у Щербицкого работал?

– Видать, не сработались! – засмеялся Сторонов, подхватывая ящик с красками и мольберт. – Давайте, провожу.

Осторожно вытащив с заднего сиденья портрет, я понес его сам, а мысли в голове крутились вихлявшейся каруселью.

Мой бывший редактор собирал книжки про советских вождей, и мне однажды досталась парочка мемуаров. Книгу о Щербицком, довольно-таки честную, написал бессменный помощник «начальника Украины» Врублевский. Именно что бессменный! Виталий Константинович был со Щербицким до самого конца, пока Горбачев не убрал опасного конкурента.

И что же? Врублевский, профессор, доктор экономических наук, бросает Первого секретаря Украины ради Подгорного?!

«Этого. Не. Было, – ледничками сползали подмороженные мысли. – Этого просто не могло быть!»

Но произошло! И «эффект мотылька» тут ни при чем. Если даже допустить, что мое «попадание» в прошлое как-то вдруг изменило судьбу Врублевского, то с какой стати ему преследовать меня?

Я даже глаза прикрыл, до того тошно было. Сам собой вспомнился рассказ Светы… Лиды. Выкристаллизовывалась лишь одна версия, учитывающая все факты. Одна-единственная. Верная.

За мной охотится Брут.

Манеж, 6 мая 1973 года. Часов десять утра

Мог бы вчера и не ездить на госдачу. Сеанс продлился час, от силы. По сути, портрет был готов вчерне, оставалось прописать пиджак, стол и прочий фон, а это я и без натурщика осилю.

Брежнев встретил меня в маленьком, уютном кабинетике, одетый по-домашнему – в тренировочные штаны с лампасами, да в «олимпийку». Мы с ним мило позлословили о лидерах, что рядятся в красные марксистские хламиды – Леонид Ильич прошелся по Мао, заодно и Фиделю досталось, а я посокрушался об Альенде – наивный, мол, доверяет всяким воякам! Да у тамошних генералов любимый спорт – это устраивать военные перевороты! Пронунсиаменто называются…

– Заносите! – нервно скомандовала Жанна Францевна. – Осторожней!

– Да мы и так… – пропыхтел бригадир.

Рабочие втащили статую «Колхозницы на отдыхе» и закрепили на постаменте. Бронзовая женщина весьма заметных статей сидела на пятках, одной рукой придерживая глечик, а другой поправляя косынку. Пустоватые глаза на полированном лице смотрели вбок, на мои картины, вывешенные в два ряда. Свет маленьких софитов падал удачно – краски играли в меру.

Подальше от «Колхозницы» висели новые полотна – «Волхв», «Старый солдат», портреты Софи, Лизаветки и Лиды.

Малышка, собравшаяся за меня замуж, баюкала любимую куклу. Нимфетка стояла на границе света и тени, протягивая телефонную трубку. Картина сквозила контрастами – тоненькая девчоночья фигурка закутана в халатик, но затянутый поясок подчеркивает округлость бедер, да и высокая грудь проступает сквозь ткань. А в улыбке, в глазах – то ли доверчивость, то ли искус. Пробудившаяся женственность.

Лиду я написал в остановленном движении – сидя на деревянном кресле, девушка гибко прогнулась, порываясь встать. И именно в этот момент ее будто окликнули – Лида поворачивает голову к зрителю, надменно задирая подбородочек, взмахивая ресницами, а в глазах, в чуть приподнятых бровках сквозит царственное недоумение, отвлекая взгляд от манящей ложбинки в разрезе платья.