Тим Волков - Фаворит смерти 2

— Тебя выпустили?

— Выпустили, — кивнул я.

— Но Эммануил Рудольфович сказал, что не раньше…

— Это не заслуга Эммануила Рудольфовича, — оборвал его я. — Мне помог выйти Бартынов-старший.

И без того удивленное лицо Вяземского вытянулось еще сильнее.

Отец подошел ко мне, взял меня за плечо, сказал:

— Пошли ко мне в кабинет. Поговорим.

И бросил прислуге:

— Нас не беспокоить.

В кабинете отец привычно подошел к бару, налил себе. Залпом выпил, спросил:

— Как это Бартынов освободил?

Я вкратце рассказал ему ситуацию. Вяземский слушал молча, но едва я затронул причину освобождения, как остановить его уже было невозможно.

— Да как он посмел?! Моего сына как какого-то червяка использовать на ловлю рыбы?! Да я его!.. Он у меня… Я всех поднимаю! Плевать мне на его силу и власть! Плевать! Такого унижения я не переживу! Сам к нему пойду и скажу…

— Отец, успокойся! Иначе поймать преступника не получится. И только через него можно выйти на заказчика, на Герцена.

— Но ведь ты…

— Со мной все будет в порядке.

— Он сына самого Бартынова убил, а ты говоришь что с тобой все будет в порядке! Не будет! Я не разрешаю тебе этого! Категорически не разрешаю! Слышишь меня?

— Тогда ничего хорошего ждать не стоит, — ответил я. — Ты сам помнишь, что говорит Бартынов насчет клановой войны. Нам она ни к чему, наш род слаб сейчас и не выйдет из нее победителем.

На эту фразу Вяземского аж передернуло, но он ничего не сказал, потому что знал — я был прав.

— Если не пойдем ему на встречу и не будем сотрудничать, тогда войны не избежать. Ты этого хочешь?

— Нет, — тихо ответил Вяземский и вновь налил себе. — Война — это последнее, что я хочу. Нам в ней не победить. Тут ты прав.

— Поэтому мы будем действовать так, как хочет Бартынов.

Вяземский пристально посмотрел на меня. Но во взгляде не было ни злости, ни ярости. Отец смотрел на меня с каким-то удивлением, словно видел в первый раз.

— Хорошо, — наконец прошептал он. — Делай, как считаешь верным. Только я прошу, будь осторожен. И имей ввиду — моя стража будет все это время с тобой, тут даже не спорь. Пойдешь в туалет — они с тобой, ляжешь спать — они будут стоять рядом и караулить сон. Тут даже не пытайся со мной спорить — так будет, как я сказал. Я не прощу себе если с тобой что-то случится. Мне будет хоть немножко спокойней если ты будешь под защитой моих людей.

Я кивнул.

— Ладно, согласен.

Отец вдруг подошел ко мне и обнял.

— Не прощу себе если с тобой что-то случится, — прошептал он.

— Все будет в порядке.

Вяземский некоторое время стоял молча, обнимая меня, потом спохватился:

— Ты, наверное, голоден?

— Есть такое! — улыбнулся я.

— Так чего же мы ждем? Скорее, пойдем, Нианзу там что-то кулинарничал вкусненькое с утра, поешь.

После тюремной баланды, блюда, поданные за стол, были подобно чему-то космическому.

На закуску Нианзу подал белужью икру на рисовых снеках, заварной крем из куриного яйца с соусом из гусиной печени и черными трюфелями, пирожки с перепелиным яйцом и пармезаном.

В качестве первого основного блюда подали свинину с креветками и грейпфрутом.

На второе основное блюдо подали «Свет Отечества» — теплую пряную тушенную грудинку с хреном и маринованной редькой.

На третье основное блюдо подали морского гада величиной с мужскую ладонь, запечатанную в тонкую темпуру и пожаренную в раскаленном масле. Сочные кусочки щупальце в золотистой тонкой похрустывающей кожице, окунутые в карамельный соус, сводили с ума мой рот и вкусовые рецепторы.

Как же вкусно! Феерия вкусов, разных, но смешанных так тонко и ювелирно! Кислый впереди мягко сменялся пряно-сладким, густо-мясной таял, уступая отголоскам сливочного и терпкого, жгучий смешивался с масляной основой, а поверх этого приятной прохладой шла мятный шлейф.

Я ел и стонал от удовольствия, не в силах сдержаться. К черту все правила приличия!

Отец, глядя как я уплетаю за обе щеки еду, лишь смеялся.

— Видала, Ольга, как изголодался! — повторял он, потягивая вино. — За решеткой так не кормят. Кушай-кушай. Нианзу, положи ему еще добавки!

Но больше всего порадовал десерт. Такого богатого выбора сладостей я еще не видел!

Сначала под ароматный травяной настой пошел десерт из киви с добавлением имбиря и сухого зеленого японского чая.

Потом, под маленькую чашечку чая я умял несколько шоколадных конфет на основе шоколадного глинтвейна и клубничного вина.

Потом, уже просто так, я слопал мармелад из ревеня, сливочного маскарпоне и сорбет с лимоном.

Когда же Нианзу предложил мороженое из вереска, черники, меда и ржи, я мог уже только мычать. Но от мороженого все же не отказался.

Трапеза подошла к концу и я едва дышал. Хотелось спать и я откровенно зевал.

— Нианзу, угодил ты сегодня нашему младшему, но не менее значимому члену семьи! — произнес Вяземский.

— Всегда рад стараться! — улыбнулся тот.

— Благодарю за прекрасную еду! — сказал я. — Я наелся до отвала!

Это резануло слух Вяземского, но он не подал виду.

— С вашего позволения я бы пошел к себе в комнату, устал очень сильно, — произнес я.

Зевота наваливалась и я едва держался, чтобы не уподобиться бегемоту и не раскрыть рот.

— Конечно, Максим, — кивнул отец. — Мы все изрядно устали и нам надо отдохнуть…

Вяземский вдруг замолчал, словно о чем-то задумавшись.

— Отец? — я привстал.

Чутье подсказывало — что-то не так.

— Я… — произнес Вяземский и голос его мне не понравился — словно скрип не смазанных петель.

— Все нормально?

— Да, все в полном порядке, — после некоторой паузы ответил Вяземский, вымучивая улыбку. Потом, повернувшись к Нианзу, прохрипел: — Таблетки мои… принеси… пожалуйста…

Китаец рванул к двери. В наступившей тишине было слышно как быстро он поднимается по лестнице — перепрыгивая по несколько ступеней, вверх.

— Отец, ты себя плохо чувствуешь? — я подошел к Вяземскому, налил в стакан воды.

— Я… нормально… просто сердце немного прихватило…

Отец схватился за грудь, сморщился, не смог сдержать стона.

— Ух!

— Скорее, врача! — первым закричал я.

Ольга схватила телефон, начала трясущимися руками тыкать в кнопки.

— Я… нормально… — захрипел отец, схватившись за грудь. — Не стоит… все нормально будет… сейчас отпустит… Ох!..

— На пол! Надо уложить его на пол!

Я подхватил отца, помог ему сползти на ковер, развязал галстук и освободил грудь. Под голову положил подушку.

— Хорошо, что успел… завещание… — улыбнулся сквозь боль Вяземский, глянув на меня.

— Брось, все будет нормально, — начал успокаивать его я. — Рано еще о завещании говорить.

— Нервы совсем плохие стали, сердце шалит.