Евгений Щепетнов - Олигарх

Домой добирались уже в пустом троллейбусе «единичке», который идет от железнодорожного вокзала до Музейной площади. В троллейбусе было всего три человека — мы с Аносовым, да кондукторша — грузная, усталая, сонная. Троллейбус гнал так, что казалось, что сейчас взлетит над мостовой и понесется в космическое пространство — видимо тоже торопится домой. Кондукторша даже приоткрыла дверь в кабину и рявкнула туда что-то нечленораздельное, но явно очень даже соленое. Тогда только этот здоровенный сарай с рогами чуть притормозил. Но только чуть.

Я лег спать в спальне на кровати Зины, Аносов — в гостевой комнате. И я еще полчаса не мог уснуть — думал, строил планы, а еще — слушал квартиру, будто надеясь услышать шаги ее хозяйки. Мне было грустно. Возвращаться в те места, где тебе когда-то было хорошо…это не всегда весело.

— Утро красит нежным светом!

— Стены древнего Кремля — пробормотал я недовольно, как отзыв на пароль, и скрипучим голосом добавил — Ненавижу вас, «жаворонков»! Вы захватили мир, и мучаете «сов»! Какого черта вы решили, что хорошо будет вставать ранним утром, что с утра лучше работается?! Нет, нужна революция! Со знаменами! Вперед! Свергнем эту жестокую власть! Утопим жаворонков в их испражениях! Вырвем им клювы!

— Хватит бунтовать — ухмыльнулся Аносов — Вставай! Выспался, хватит. Нас ждут великие дела.

Я потянулся, сел на краю кровати, замер, крепко зажмурившись. Вставать и правда не хотелось. Упасть, и валяться в постели до тех пор, пока не надоест? Чего я все время куда-то бегу?! Почему мне нельзя остановиться и просто тупо поспать, поваляться на мягкой постели?! А может послать Аносова в эротическое путешествие и еще подремать — часа два, не меньше? Ну да, я типа супермен и всякое такое, но мозг мой тоже должен отдыхать, в конце-то концов!

Встал и побрел в ванную комнату умываться. Все равно ведь не отстанет! Он уже и пироги вчерашние разогрел, и чайник булькает, и разогретым шашлыком пахнет. В общем — все готово к заправке «горючим». И тут же забурчал желудок, требуя его заполнить. Ускоренный обмен веществ это, конечно, хорошо, но вот это постоянное желание чего-то пожевать…оно иногда бесит. Только поел — проходит полчаса и ты опять готов обедать. Я постоянно чего-то жую, перекусываю, глотаю…как травоядные, которые целыми днями только что и едят, переваривая свою малокалорийную растительную пищу.

Душ принимать не стал. В знак протеста! Поплескал в глаза, растер лицо полотенцем, пощупал щетину…и стал намыливать щеки и подбородок. Решил походить без бороды — так и не надо отращивать богемную щетину. Терпеть не могу томных мущинок с трехдневной щетиной. Лагерфельда им в дышло…

Позавтракали в тишине — мне говорить не хотелось, Аносов же, поглядывая на меня искоса, молчал то ли в поддержку, то ли осуждая мое молчание. Настроение было просто отвратительное. Сам не знаю почему. Наверное, так подействовала на меня брошенная квартира. Я бывал в старых, брошенных хозяевами деревнях. Целые, почти нетронутые временем дома вскрыты мародерами, разграблены, но изба еще крепка, на окнах колышутся под ветерком тюлевые занавески, а со стен глядят фотографии тех, кого уже нет в живых — смотрят, следят за тобой. И кажется — за спиной неуловимое, быстрое движение. Обернешься, посмотришь, пытаясь поймать взглядом это нечто, но оно исчезает в тенях за печкой, или прячась за дверью с низкой притолокой, о которую бьешься головой заходя в дом. Взгляд — живой, недоброжелательный…

Ты не у себя дома, этот дом не твой. И ты косвенно виноват в том, что его хозяйка ушла отсюда, и возможно — навсегда.

В общем, когда мы вышли на позднеавгустовскую жару, я был настроен плюнуть на все, и отправиться домой. Да, в свою квартиру на Котельнической набережной. А потом — в мой дом в Монклере. Странно, но из всех моих нынешних местопребываний именно дом в Монклере стал моим настоящим домом. Наверное потому, что я его любовно перестраивал, думал о нем, мечтал. Не знаю, станет ли таким домом вилла на берегу океана…

Мы прошли пешком до Музейной площади, попили холодного кваса из бочки — продавала его укрывшаяся под зонтом-колокольчиком дородная дама в белом халате. Лицо ее было багровым и от загара, и еще наверное от высокого давления. Трудно ей было высиживать целый день на палящем солнце, и если бы я не знал, сколько она зарабатывает с каждой бочки — сильно бы ее пожалел. Насколько знаю — заработок такой торговки от семидесяти пяти рублей с бочки. Обычно сто — сто пятьдесят. Откуда знаю? Знаю…я слишком много знаю. Квас пенится, а еще — пару-тройку ведер воды на бочку хрен кто заметит. Да и если чуть-чуть не долили в стакан — вот тебе и образовался навар. Хорошие деньги — практически месячная зарплата за один день. Ну да…как кто может, так и «крутится».

По дороге купили в магазине «Юбилейный» несколько бутылок газировки «Буратино» и выпили по молочному коктейлю. Вот коктейль хорош, да! В моем времени ни черта не умеют делать такие молочные коктейли! Сам не знаю — почему. Может не такое мороженое? Или опять же — это коктейль моего детства, а значит самый вкусный коктейль в мире?

В пыльный, ужасно воняющий выхлопными газами салон автобуса «Лиаз» набилась толпа народа так, что и не продохнуть. Нас с Аносовым прижали к поручням на задней площадке, и я искренне опасался, что сейчас треснут ребра. Было у меня такое в юности — прижали так, что я недели две дышал через раз — так все болело. К врачу не пошел, но уверен — или треснули ребра, или на самом деле их поломал.

Как всегда (о ностальгия!) прежде чем тронуть автобус с места водитель долго и надсадно вопил в микрофон, что если из двери не исчезнут торчащие наружу руки и ноги — он никуда не поедет. И если сломают дверь — тоже никуда не поедет. Врал, конечно, куда он денется? Поедет как миленький. Но народ как всегда напугался и утрамбовался. И автобус загремел, затрясся как старый больной конь, запряженный в тяжелую бричку жестоким хозяином, и двинулся по маршруту, медленно набирая ход и натужно завывая своим давно требующим ремонта движком. И сразу почувствовалось — чертов водитель уберегая двигатель от перегрева не отключил систему отопления салона. И в купе с пылью, засасываемой снизу, через дырки в полу, с гарью, поступающей из тех же отверстий, африканская жара в салоне делала путешествие в этом близком родственнике газенвагена совершенно невыносимым. Благо, что ехать до Затона совсем даже недалеко. Каких-то три или четыре остановки. И первая — у проходной судоремонтного завода. Ныне работающего, и даже процветающего предприятия. Это в моем времени, в моем мире от него остались полуобвалившиеся цеха да намертво закрытая проходная — здесь завод работает и собирается работать вечно.