Евгений Шалашов - Западный рубеж [СИ]

И вот, как выяснилось, отъезд авиапоезда задерживается из-за диверсии.

Когда я вместе со специалистом по взрывотехнике Исаковым (одним из саперов, отобранных мной в ХЛОН) прибыл в железнодорожное депо, там было не протолкнуться от начальства: тут тебе и начдив с комиссаром дивизии, командиры бригад, полковые командиры и свита: всякие порученцы и ординарцы, но отчего-то никто не подходил близко к самому паровозу. Завидев меня, армейцы расступились, и я понял причину — вдоль локомотива метался из стороны в сторону дивизионный особист Тютюнник, размахивая маузером, время от времени стреляя в воздух, а матерился так, что перекрывал карканье перепуганных ворон.

— И давно он так? — поинтересовался я.

— Минут пятнадцать, — грустно отозвался Петя Мошинский, заместитель особиста. — Авиапоезд на особом контроле стоит, а тут, вишь, такое дело. Начальник мой как сюда приехал приказал караул под арест взять, выстроил всех возле паровоза и орать начал, а потом принялся в воздух палить. Караульные с перепугу разбежались, попрятались.

Не везет восемнадцатой дивизии с особистами. И чего бы Кругликову не назначить на должность начальника Петю Мошинского? Правда, он еще слишком молод, лет двадцать пять, так подрастет.

— Сколько патронов высадил? — спросил я.

— Одну обойму уже расстрелял, а из второй штуки три, — принялся пояснять Мошинский, но тут Тютюнник выстрелил еще раз.

Значит, в маузере осталось шесть патронов. Ждать, пока их не расстреляет? Интересно, у Тютюнника просто истерика или спятил? Но не дело это, если чекист бегает по платформе, пугает народ. Ладно, что пока в воздух палит, а если в людей начнет? Будь это не особист, а кто-то другой, уже застрели ли бы. А начальник особого отдела — зверь пострашнее комиссара. Видимо, потому-то меня и ждали.

— Петр, ты стрелять хорошо умеешь? — поинтересовался я.

Мошинский, сразу поняв, что от него требуется, покачал головой:

— Не-а, если стреляю, то в туловище попаду, насмерть.

— Хреново, — вздохнул я, прикидывая: сумею ли сам попасть с пятнадцати метров в главного особиста, но так, чтобы только покалечить, а не убить? Нет, не рискну. Попасть попаду, но куда? В живот или в голову. Зафигачить бы в него чем-нибудь, как в ту полоумную гимназистку, так далеко, не докину.

— Владимир Иванович, давай-ка я попробую, — предложил начдив, открывая кобуру. Похвастался: — Я в нашем выпуске вице-чемпионом училища был, из ста восемьдесят выбивал. Куда стрелять?

— Дерзайте, товарищ начдив, — вздохнул я. — Я с ним заговорю, попрошу маузер убрать. Не уберет — палите. Главное, чтобы ты в меня не попал, а Тютюннику можешь хоть в ногу, хоть в руку.

А про себя подумал, что если пуля начдива угодит в другое место, то спишем на боевые потери. Типа… начальник особого отдела дивизии в одиночку пытался задержать польских диверсантов, но был убит на месте! Да, а почему меня на Польше-то клинит? Не факт, что авиапоезд на Западный фронт пойдет.

Посмотрев на командный состав, таращившийся на Тютюнника (а тот еще раз пуганул несчастных ворон, да и нас заодно), предложил:

— Отцы-командиры, отошли бы вы от греха подальше, что ли.

«Отцы-командиры» отодвинулись метров на пять. М-да, я тут недавно на жителей Холмогор пенял, что стояли прямо на линии огня, а здесь командиры РККА, половина из которых бывшие офицеры. Ну, флаг вам в руки, барабан на шею.

— Товарищ Тютюнник! — громко сказал я, делая несколько шагов по направлению к главному особисту. — Вы бы оружие убрали, что ли.

— А, Аксенов! — радостно оскалился начальник особого отдела. — Вот тебя-то я и расстреляю в первую очередь. Ты почему не обеспечил охрану поезда?

— Виноват, времени не было, — пожал я плечами, прикидывая — о чем еще следует говорить со сбрендившими людьми?

Раздался выстрел, следом за ним приглушенный лязг, словно что-то ударилось о металл, послышался крик боли, и Тютюнник упал.

Начдив Филиппов, наверное, и был когда-то вице-чемпионом юнкерского училища (что в переводе на нормальный язык означает второе место на соревнованиях), но это случилось давно. Промазал, но пуля, ударившись о паровоз, срикошетила и попала в особиста. Удачно. А ведь могла бы в меня.

Тютюнник корчился и стонал от боли, но это и хорошо, потому что попади пуля в позвоночник или в голову, он уже ни стонать, ни корчиться не сумел бы.

— Товарищи командиры, — слегка рыкнул я на командный состав дивизии, уже норовивший забраться на паровоз. — Вызовите врача, близко к локомотиву не подходите. А еще лучше — отправляйтесь-ка по своим делам и не мешайте работать. Товарищ начдив, распорядитесь. Александр Петрович, — это я своему саперу. — Вы со мной.

Александру Петровичу Исакову уже за пятьдесят, служил еще в русско-японскую, заработал там ордена святой Анны и святого Владимира с мечами, вышел в запас штабс-капитаном, но с началом Первой мировой призван, служил в запасном полку, а по возвращению домой мобилизован в белую армию. Отчего-то за все это время в чинах не вырос. Как я понял, его саперы и разминировали те мосты, что минировал мой друг Артур Артузов.

Мне Исаков отчего-то напоминал учителя — строгого, но любимого детьми.

Надо оцепление выставить, чтобы начальство отгонять. И что они за два года войны поврежденных паровозов не видели или своих дел мало? Наверное, все-таки второе. Воевать не с кем, а красные командиры, равно как и простые бойцы, потихонечку зверели от скуки. Может, и Тютюнник рехнулся от безделья?

Начдив с помощью крепких слов навел порядок, и начальство потихонечку «рассосались». Да и самое интересное уже позади. Раненого особиста унесли, а глядеть на паровоз неинтересно. Я бы и сам на него не стал смотреть, а уж тем более, заглядывать внутрь кабины, но пришлось.

А внутри… Пересказывать не вижу смысла, воображение есть у всех, и каждый может себе представить, что случилось с двумя телами, если рядом с ними произошел взрыв. В общем, внутри кабины ничего целого не осталось, только покореженные железки.

— Посмотрели, гражданин начальник? — недовольно пробурчал взрывотехник. — Если посмотрели, то можете выйти, не мешайте.

Ишь ты, какой колючий, мысленно восхитился я. Ладно, посмотрим, что он скажет, но картинка представлялась ясной. Впрочем, пусть и специалист скажет свое слово.

Я спустился вниз, где Мошинский уже подводил к паровозу пожилого мужчину в форменной фуражке и вытертой кожаной куртке.

— Машинист, — сообщил заместитель начальника особого отдела. — Кузьмин Кузьма Петрович. Говорит — на пять минут из кабины вышел, оттого и спасся.

— А там кто? — кивнул я на кабину.

— Васька-кочегар, то есть, Василий Полетаев, и помощник мой, Петр Данилов, — вздохнул машинист. Сняв с головы фуражку, перекрестился: — Упокой господи их души. Я с Петром пять лет в рейсы хожу, да и Ваську сызмальства знаю. Мы с ними с восемнадцатого года в авиаотряде служим.