Майкл Муркок - Иерусалим правит

Однажды утром Коля ушел, бросив своего верблюда и все товары. Он, как говорят бедуины, «удалился в пустыню». Я звал его. Я знал, что нельзя покидать это место, куда он мог, по крайней мере, по своим следам вернуться назад. Я целый день ждал, выкликая его имя, пока обожженное горло не отказалось мне повиноваться; оно издавало лишь слабый хрип, даже несмотря на то что мои силы поддерживало умеренное количество кокаина. Коля не вернулся. Однажды мне показалось, что я услышал мотив «Летучего голландца», но это была, несомненно, галлюцинация. Я скорбел о друге и глядел на горизонт, где блестели коричневые дюны, застывало в неподвижности синее небо и жгло беспощадное солнце. Я никогда не чувствовал себя таким одиноким, и все же я не испытывал страха. Хотя я и волновался о друге, который, в конце концов, спас мне жизнь, но в тот момент я чувствовал огромное облегчение, избавившись от бедуинского Вагнера.

У меня был запас воды на три дня, но Коля забрал с собой компас. Все, что я мог сделать, — выстроить верблюдов в ряд, заметить, где восходит солнце, и идти на запад в надежде, что я по крайней мере смогу найти би’р, песчаное углубление, в котором удастся отыскать воду. Я вытащил из-под тюков «ли-энфилд» и зарядил ружье. Я всегда стрелял метко, но мне не доводилось в одиночку отбиваться, скажем, от орды гора. Я понукал Дядю Тома, орудуя длинным кнутом, который Коля бросил вместе с прочей амуницией, а другие верблюды, не видя старшего самца, подчинились стадному инстинкту и плелись за нами. Я без труда вел их по дюнам и так же легко стреножил их на ночь. Казалось, верблюды чувствовали опасность и сами старались держаться вместе. Дядю Тома я награждал ее любимым лакомством — жевательным табаком «Редман», купленным в Эль-Куфре.

Умный верблюд — один из величайших даров Божьих. Это все, что нужно человеку в пустыне. И если верблюдица красива, как моя Дядя Том, она — бесконечное напоминание нам, что мы важны для Бога не больше и не меньше, чем любое из Его творений. Как Божьи творения, мы всегда чувствуем некую близость к животным — и они отвечают нам тем же. Симбиоз, истинная дружба между человеком и животным — это так же прекрасно, как любые человеческие отношения, и так же полезно. Вот еще один урок, который можно выучить в пустыне. Бог не запрещает подобного. Библия содержит великое множество примеров такой любви между человеком и его дальними родичами. Ной меня бы понял.

В пустыне между человеком и Богом нет никаких преград, кроме самообмана человека. Если ты не признаешь власти Бога, ты обречен. Есть простые притчи, которые можно понять только в пустыне. Здесь ты теряешь себя, но обретаешь Вселенную. Я молюсь обо всех душах, обо всех невинных душах, которые погибли во время войны. Я молюсь о том, чтобы они обрели сладостный покой пред ликом Иисуса, нашего Спасителя и Бога, нашего Отца. Пусть избавятся от ужасов и унижений этого мира, от всех его несправедливых мучений. Пусть силы зла сражаются между собой, пока Благочестивые остаются беспомощными и не могут добиться мира. Чем был Мюнхен [590], как не последней надеждой доброго человека в злом мире? А британцы предали эту надежду.

Коля сказал, что религия — последнее утешение проходимцев [591]. Конечно, и это утверждение может быть истинным. Но я пожертвовал бы всем, лишь бы жить в эпоху, когда Бог воспринимался как первое наше утешение и Владыка Мира, управляющий сердцами и умами!

Я почти оставил надежду на Новый Иерусалим, как зовут его англичане. В конце концов, без сомнения, Карл Маркс завоюет мир, Зигмунд Фрейд предложит для него иное объяснение, Альберт Эйнштейн создаст подходящую физику, Стефан Цвейг обеспечит историю, Израэл Зангвилл организует литературу, и мы уже не вспомним о том времени, когда христианское рыцарство могло обновить Рай. Carthago delenda est [592]. Думаю, нет!

Ветер взметнул раскаленный песок, и я спрятал под накидкой рот и глаза, из-за чего стало еще труднее придерживаться избранного направления. Прикрыв от сильного ветра красивые длинные ресницы и изящные ноздри, Дядя Том шла вверх и вниз по дюнам, теперь пришедшим в яростное движение, словно тысячи пробудившихся дьяволов старались сбить нас с пути. И очень часто в стонах воздушных потоков мне слышались призрачные отзвуки «Мейстерзингеров» или ария Кундри [593]. Я останавливался и кричал, но на мои призывы никто не откликался. С обнаженных участков моего тела как будто сдирали кожу. Верблюды, отказываясь идти дальше, легли в песок. Они погибли бы, погребенные под барханами, если бы я не укрыл их головы тканью и не заставил подняться, нахлестывая животных кнутом и умоляя их позаботиться о своей и моей безопасности. Тогда, сбросив покрывало, Дядя Том наконец поднялась, подав пример другим. Вскоре верблюды спокойно последовали за Дядей Томом сквозь яростный шторм. Думаю, теперь они признали, что их судьба в руках Бога. В берберской пословице говорится: великий идет путем Бога, мечтающий о величии идет путем сатаны. Здесь есть немалая доля правды. Я понял это на пляже в Маргейте в 1956‑м, когда мне было, разумеется, пятьдесят шесть лет. Я только что услышал новости: Объединенные силы обороны союзников вступили в бой за Суэцкий канал, захваченный милитаристом Насером. Насера теперь никто не поддерживает в арабском мире, потому что арабы хотят справедливого короля, а не демократию. Прежде всего они хотят найти успешного короля, которому можно поклоняться как наместнику Бога на Земле, ведь и предки арабов, шумеры, так же поклонялись своим вождям. О неудачливых лидерах, вроде Абд эль-Крима или Райсули [594], просто забывают.

Крима впервые разбили в тот год, когда я проник в Западную пустыню. В результате весь сброд, который прежде стекался под его знамена, был рассеян примерно на полторы тысячи миль по сарире и дюнам; они пытались выживать так, как умели. А лучше всего они умели убивать и грабить, особенно те курдские наемники, которые первыми сбежали с поля боя. Подобно Троцкому, Крим решил убить или выдать нескольких подручных, чтобы подтвердить свою преданность французам, отправившим его в Париж вместе с добычей. Но такова арабская политика. Такова их культура. Кто-то может сказать, что такова и наша культура. Но нравы собственного племени, проявляющиеся лишь на уровне инстинктов, полагаю, мы никогда не поймем до конца.

Англичане и американцы всегда забавляют меня своими заверениями о том, что такое бессознательное племенное мировоззрение им неведомо. Только истинные граждане мира, подобные мне, отчасти свободны от нерациональных предубеждений. Маргейт, я порой думаю, был моим духовным Ватерлоо, как Суэц — Дюнкерком для британцев и французов. Именно тогда я с изумлением понял, что англичане, позволив Персии забрать их нефть в 1951‑м [595], отказались от своих обязанностей на Ближнем Востоке, а Америка не могла нести такое бремя. И вновь повторилось падение Константинополя.