Майкл Муркок - Иерусалим правит

— Я завсегда аккуратная, но особо не привередничаю, — говорит она. — Нет смысла волноваться из-за кошатшьего дерьма на ковре.

Она смеется, складки жира качаются, как кружева актера, играющего роль Пьеро на курорте, и я вспоминаю о ее недолгом возвращении на сцену в сороковые годы, когда она развлекала военных и шесть недель подряд выступала в «Килберн эмпайр» с братьями Миллер: Карлом, Джонни и Максом [667]. Тогда все они еще были комедиантами.

Я думаю, что чувствовал себя с ней счастливее всего в наши голливудские времена и потом, уже в пятидесятых, когда она гораздо чаще искала моего общества. Я переехал в Ноттинг-Хилл, потому что она жила там. Я в те годы был еще очень активен и полон надежд, хотя она жаловалась, что я слишком часто искал во всем темную сторону. Тогда мы стали вместе проводить отпуска. Сначала это были просто случайные поездки в Брайтон, Маргейт или Хэмптон-Корт, но со временем она обнаружила, что наслаждается моим обществом, и решила: будет забавно поселиться на недельку в пансионе, чтобы вечерами беседовать о нашем полном приключений прошлом, о довоенных годах.

— Энта война сильно протрезвила нас, — считала миссис Корнелиус. — Но по правде скажу тебе, Иван, мне так же весело кататься на автобусе в Батлинс [668], как пить шампусик в Биаррице.

Признаюсь, я никак не мог разделить этот энтузиазм, хотя всегда пытался проникнуться духом ее развлечений.

Мы ездили в Майнхед в Сомерсете два года подряд, в 1949 и 1950‑м, и оба раза погода была превосходная. В 1952‑м мы отправились в Сент-Айвс [669]в Корнуолле и провели ужасный день на лодчонке, которая плыла к островам Силли; миссис Корнелиус извергала (большей частью за борт) все деликатесы и вкусности, съеденные за предшествующие двадцать четыре часа. Да, настоящий рог изобилия полупереваренных пирогов и сладостей… Когда мы добрались до Силли, то увидели только дюны и несколько самых обычных зданий, и мне пришлось поверить, что это и есть остатки острова д’Авильон, куда Артур приехал умирать. «Без вопросов, Иван, так и есть», — заверила меня миссис Корнелиус в перерывах между резкими вдохами и ужасными судорогами, когда она беспомощно тащилась обратно к лодке. Море Силли, возможно, и было Стиксом.

Тами эль-Глауи, уважаемый вождь клана, несомненный правитель одной половины Марокко и политический посредник другой половины, послал за мной, когда я провел в Марракеше около месяца, сполна насладившись праздностью. Вождь был в своем кабинете, окна которого выходили в большой внутренний двор резиденции, где тенистые кусты окружали шумный фонтан, украшенный роскошной мозаикой. В такое утро я мог представить, что нахожусь в Византии и наношу визит какому-то греческому сановнику. К сожалению, Тами, при всех его достоинствах, продолжал выглядеть как пригородный ростовщик и, по крайней мере, пока не открывал рта, мог обмануть возвышенные ожидания. Кроме того, он казался еще меньше в окружении старинной массивной испанской мебели, которая придавала комнате вид тесного музея. Здесь располагалась часть огромной библиотеки эль-Глауи. По слухам, он читал с трудом, а большинство книг просто украл.

Тами и вправду хотел казаться людям мудрецом, но он действительно прочитал львиную долю этих сочинений и многое понял гораздо лучше, чем я. Как истинный книжник, он наслаждался запахом и видом принадлежавших ему томов. Сегодня мы стояли у окна, глядя на роскошный столик, где он разложил мои чертежи. Позади нас были прекрасные арки, своды и плитки лучшей мавританской архитектуры, снова напомнившие мне об офисе голливудского магната. К сожалению, эту архитектуру с готовностью опошлили все модернисты, которые проектировали пригородные кинотеатры или парки для пикников.

— Я сейчас их бросмотрел, — сказал эль-Глауи, улыбаясь мне. — Они очень хороши, я думаю. Я дал взглянуть на них паре эксбертов. Надеюсь, вы не возражаете.

Я что-то пробормотал об уже зарегистрированных патентах.

— Ну, — сказал он, поправляя шелковый воротничок, — вобреки мнению юного лейтенанта Фроменталя, думаю, мы можем начать строить аэробланы, мистер Битерс. — Мой энергичный отклик обрадовал пашу, и он громко рассмеялся. — Вы — человек, который любит такие штуки!

— Иногда я думаю, что люблю их больше жизни.

Эль-Глауи пришел в восторг. Подобно многим тиранам, где бы они ни обитали, он ценил сильные выражения и решительные мнения, пока они не начинали противоречить его желаниям. Он казался заботливым, дружелюбным, почтительным, вежливым — и все-таки сохранял уверенность и властность. Как я узнал от мистера Микса, он распоряжался жизнью и смертью во всем Марракеше и окрестностях, хотя не хотел пользоваться этой своей властью по политическим соображениям; он был сильнее, чем номинальный правитель в Рабате, и обладал достаточным могуществом (и не желал большего, потому что отличался природной острожностью), чтобы сохранять равновесие между французами, мятежниками и султаном. И пока я дивился внезапному решению Глауи, последовало новое предложение.

— Думаю, нам надо сделать бо одному каждого тиба. А тем временем набечатаем каталог, где расскажем о достоинствах наших машин. Исбользуйте столько цветов и фотографий, сколько захотите. Когда бридут заказы, мы сделаем аэробланы. И болучим основные инвестиции от клиентов. Как думаете?

Я просто радовался тому, что снова могу заняться делом, которое больше всего любил. Я решил подождать, а потом уже поднять вопрос о конфискованных «Ковбоях». Не было смысла спорить с пашой, который мог спокойно пообещать что угодно, а затем объявить, что делом занимается полиция, а он бессилен. Восток уже научился обращать любимые Западом слова и порядки себе на пользу.

— Мы бронумеруем их, я болагаю, — продолжал он, — и, возможно, дадим им названия. Как я вижу, вы именно это делаете в своих набросках. Например, я думал о «Ветре бустыни». Или это немного бровинциально, как вам кажется?

— Нам нужно выбрать тему, — предложил я, — примерно так, как я сделал здесь. Вот названия животных — вспомните знаменитый «Сопвит-кэмел» [670]— и океаны: Тихий, Атлантический, Индийский — или погодные явления: тайфун, ураган, водоворот, песчаная буря.

Я признался, что сам предпочитаю птиц: ястреба, ласточку, сову и гуся. Мой корабль зовется «Серебряное облако». Члены экипажа — только ясноглазые славяне. Паша согласился на птиц. Он сказал, что слышал, будто меня в некоторых местах называли Ястребом. Я признал, что этим именем меня наделили бедуины Восточной Сахары.

— Меня тоже сравнивали с хищной бтицей. — Он повернулся к окну и прислушался к музыке своих фонтанов. — Меня иногда называют «Орлом Атласа», в то время как мой блемянник Хаммон, как вам, к сожалению, известно, стал «Стервятником». Вот так. Кажется, мы «одних берьев»?