Майкл Муркок - Иерусалим правит

Но ниггеров, как настаивал полковник Пьят, нужно называть ниггерами, и если «ноттинг-хилльское семейство» и не преувеличивает достоинств Фрэнка или Джерри, то, по крайней мере, не принижает их. Это исследование стало моим первым опытом документальной прозы, и я не отрицаю, что в качестве научной работы, вероятно, оно заслуживает успеха, но в качестве популярного издания оно могло сформировать что-то вроде ложного впечатления о семье. Я сделал все возможное, чтобы возместить причиненный ущерб во многих книгах, которые последовали за этой первой публикацией, имевшей совершенно неожиданный успех.

Обаяние полковника Пьята (для такого человека, как я, выражающего почти противоположные мнения) отчасти основано на его абсолютно невероятных идеях и наклонностях. В его жизни все было изумительно, грандиозно, романтично — возможно, я в некоторой степени остаюсь лучшим посредником для человека, наделенного таким ярким и исключительным воображением.

Я не могу, однако, объяснить его ошибки в использовании иностранных языков (он не говорил свободно ни на одном из них, и я точно воспроизвел соответствующие фрагменты его рукописей), и нет никаких очевидных причин для вкрапления иностранных фраз, кроме тех случаев, когда он описывает некоторые из своих сексуальных приключений (почти всегда на французском). Что касается его расизма, мои собственные взгляды и поступки, связанные с этой темой, документально подтверждены, но я был обязан сохранить некоторые — с моей точки зрения отвратительные — высказывания Пьята. К сожалению, в 1945‑м его голос не умолк, и, кажется, он отдается эхом и сегодня — гораздо громче, чем в другие послевоенные времена.

За последние восемь лет моя жена не раз упоминала о том, насколько я стал похож на своего героя. Должен признать, эта мысль была мне неприятна, ведь у нас с Пьятом очень мало общего, но я видел в психиатрических лечебницах, как черты одного пациента передавались другому, пока имитация не становилась такой же убедительной, как реальность. Так что, возможно, частое общение с полковником Пьятом и изучение оставленных им материалов оказали на меня некое воздействие, хотя меня оскорбило утверждение одного критика, будто нельзя провести границу между мной и моим героем.

Наконец, я должен упомянуть о том, что многим обязан жене, которая помогла в дополнительных исследованиях, Джону Блэквеллу, чей внимательный взгляд и здравый смысл поддерживали меня в худшие времена, и Лэнгдону Джонсу, который так успешно восстановил «Титус один» Мервина Пика [16] «Титус один» (также «Одиночество Титуса», 1959) — роман английского писателя, поэта, драматурга и художника Мервина Пика, часть трилогии «Горменгаст». , - его замечательные навыки оказались бесценными при создании этой книги. Я хотел бы поблагодарить людей, уже упомянутых в предыдущих томах, вместе с друзьями в Египте — в особенности «черно-белого Иосифа», Мустафу эль-Байюми, полковника «Джонни» Саида и семью эль-Фази, все члены которой помогали мне идти по следам Пьята, Рабию и ее сестер, мать, бабушку и братьев за их чудесное гостеприимство и помощь, когда я отправился за полковником в Марракеш; Жана-Мари Фроменталя, сумевшего проверить большую часть того, что Пьят поведал о Марракеше двадцатых. Спасибо также «Безумному Джеку» Паркеру, бывшему Королю Кроули, который смог предоставить мне несколько изображений «Аса» Питерса в роли «Ковбоя в маске». Я также благодарю за помощь сэра Алана и леди Тэйлор (за бесценные сведения о Египте), Манчестерских Савояров, Франческу В. («эль Энаньо»), Люс-Марию и Хесуса из Ахихика, старого дока Гибсона из Делавэра, капитана Роберта Хардинга, лорда Шапиро и пашу Уотербери. Последнего я навестил в его доме близ Ридинга, чтобы осмотреть замечательную коллекцию, большую часть которой, по словам хозяина, доставили из знаменитого жилища эль-Хабашии после того, как правительство Насера открыло здание для всеобщего обозрения в 1957 году. Этот опыт мне не хотелось бы повторять. Все, что я скажу здесь, — я готов поручиться перед читателями за содержание истории Пьята, но об интерпретации полковником событий предоставляю судить им самим.

Майкл Муркок

Декабрь 1991 года

Я — разум и совесть цивилизованной Европы. Я — все, что осталось от нее. Но для меня и для немногих, подобных мне, христианство и все, что оно олицетворяет, сегодня стало лишь запретным воспоминанием!

Это, по крайней мере, хорошо понимает миссис Корнелиус. «Ты тшортово тшудо, Иван, — говорит она. — Клятый памятник тому кровавому веку». Но ее дети потеряны для нее. Наивный скептицизм не защитит их от наступающей ночи. Они осуждают мой «расизм». Они говорят, что я слишком обобщаю и что из каждого правила есть множество исключений. Я согласен! Я видел благородных верблюдов и необычайных лошадей, которых уважал и которыми восхищался; я считал, что во многом они превосходят меня. Но это не могло превратить верблюда в лошадь, а лошадь — в верблюда, и никого из них это не сделало людьми. Точно так же, заявляю я, глупо и ненаучно притворяться, будто между народами нет никаких различий. Эта логика убеждает их. Немногие могли противостоять моему интеллекту, даже когда я был ребенком. Я посвятил всю жизнь умственным тренировкам. Но вы поймете, что постоянное самопознание может стать не только благословением, но и проклятием.

Уже в двадцать четыре года, двадцать четвертого августа 1924‑го, я кое-что знал о собственном призвании. Вновь завоевав славу и успех, добившись подтверждения своего инженерного гения, я мчался в Нью-Йорк, чтобы встретить суженую. Я начал чувствовать, что мог бы стать воплощением силы добра в измученном войной мире, где униженные враги и усталые победители наравне охотились за всякой человеческой падалью. (Я говорю, конечно, об этих аморальных и вездесущих уроженцах Восточной Африки, баловнях Карфагена, который в течение многих столетий мечтал завладеть нашими богатствами.) В те дни я редко думал о Боге. Я приписывал все успехи лишь себе самому. Только потом Бог даровал мне благотворный урок смирения и я обрел истинную радость Веры. В 1924‑м я почти во всех отношениях «взлетел высоко». Какое счастье я предвкушал, как ожидал того мига, когда мы с Эсме наконец воссоединимся!

Этого не будет. Они говорят, будто все дело в том, что я ошибался! Но я не стал музельманом [18] Музельман — использовавшееся среди узников нацистских концлагерей жаргонное обозначение заключенного, до крайности истощенного голодом и потерявшего всякую волю к жизни. ! Эфирный «Парсифаль» проносится над пустыней. Аэроплан совершает вираж и скользит над лесистыми холмами Пенсильвании, такими же бескрайними, как дивная Степь. Я лечу к моему прошлому и моему будущему, к моей Эсме и к моему Востоку. Я заявлю права на свою невесту и навсегда заберу ее с собой der Heim [19] Домой (нем.). , в Голливуд. Мы построим пляжный дом с двенадцатью спальнями и вновь возродим нашу страсть. Я вспоминаю о нежности и разнообразии наших любовных ласк и ожидаю продолжения! В Константинополе мы были Адамом и Евой в Раю, невинными детьми Судьбы. Брат и сестра, отец и дочь, муж и жена — все эти роли и множество вариаций расширили и очистили наш дух. Я не чужд теориям Распутина. Я лично увлекал многих молодых женщин в чистейшие сферы чувственного наслаждения. Но Эсме была чем-то большим; она была моей женской половиной, новым аспектом моего «я». Инкуб и суккуб — так это называли древние норвежцы [20] Инкуб — в средневековых легендах распутный демон, ищущий сексуальных связей с женщинами. Соответствующий ему демон, появляющийся перед мужчинами, называется суккуб. . В Париже случайная причуда судьбы почти разрушила ту сущность, которая воплощала нашу единую душу. О, как я стремился вернуть былое единство; это восхитительное, захватывающее смешение духовности и сексуальности. Оно и угрожало моему разуму, и укрепляло его, унося меня к новым эмоциональным и интеллектуальным высотам, превосходившим те, которых я достигал с помощью лучшего кокаина. И пока самолет, словно уверенная валькирия [21] Валькирия — в скандинавской мифологии дева, которая реет на крылатом коне над полем битвы и подбирает павших воинов, достойных оказаться в небесном чертоге. , нес меня все ближе к Эсме, я мог чувствовать ее, обонять, осязать, слышать. Она плыла на великом трансатлантическом корабле, направляясь к пока еще невидимому берегу. Она была музыкой. Она была чистейшим наслаждением!