Майкл Муркок - Иерусалим правит

Эсме заставила меня закрыть глаза, а потом продемонстрировала свой костюм. Она выбрала одеяние гурии. К ярким алым брюкам, металлическому лифу и тонким украшениям она добавила очаровательную вуаль, которая только подчеркивала ее красоту. Я сказал Эсме, что она выглядит замечательно, но предупредил, что не стоит носить такое открытое одеяние в течение дня. Ночью, во время вечеринки, когда все наденут маскарадные костюмы, проблем не возникнет. Эсме надулась. Она думала, что меня охватит возбуждение, если я получу собственную рабыню, но ничего подобного не произошло — я мягко заметил, что не принадлежу к числу людей, которым необходимо публичное подтверждение одержанных побед. Потом, поняв, как задел ее самолюбие, я быстро добавил, что она и так самая красивая девушка в Египте и я боюсь, что какой-нибудь влиятельный паша бросит на нее похотливый взгляд и пожелает заполучить ее к себе в гарем. Это польстило Эсме и утешило ее, но я по-прежнему настаивал, что неблагоразумно носить подобный наряд в обычное время. Я, в свою очередь, оделся в костюм воина-ваххабита, черно-белый, очень просто скроенный; я дополнил образ темными очками, которые люди пустыни носили, пытаясь подчеркнуть свою цивилизованность и благородство. Капитан Квелч остановил выбор на костюме Рамзеса II, а миссис Корнелиус стала нашей Клеопатрой, скорее супругой одного из Птолемеев, чем самой знаменитой египетской царицей. Чтобы пополнить ряды женщин, Грэйс выбрал наряд Нефертити. Только сам Симэн, наш именинник, отказался от этих ребяческих игр, как будто чувствовал, что он обязан соблюдать подобающую режиссеру серьезность.

В свой день рождения Симэн вышел к ланчу, когда наша небольшая группа уже собралась в баре — пропеть подходящую английскую песенку и настоять на том, чтобы режиссер выпил особый коктейль, который заказала миссис Корнелиус. Он сразу же обрадовался нашему обществу, а мы, для разнообразия, радовались ему. Я мало что запомнил, за исключением того, что в какой-то момент поддался эмоциям и расплакался. Профессор Квелч и миссис Корнелиус помогли мне вернуться в каюту, и я спал до тех пор, пока Квелч, намазавший открытые части тела смесью марса черного [475]и сливочного масла, не разбудил меня, сообщив, что уже больше семи часов, а вечеринка должна начаться в восемь. Немного кокаина — и я вернулся к жизни, а после прохладного душа я был готов облачиться в простую джеллабу и бурнус, а также приклеить фальшивые бакенбарды гуммиарабиком. Когда я вышел в коридор, один из наших нубийцев заметил меня и заговорил на своем языке. Я попросил его перевести фразу, он рассмеялся и извинился. Нубиец сказал, что принял меня за одного из варваров-ваххабитов. «Я думал, нас захватили, эфенди». Я был еще немного не в себе после коктейлей, но это небольшое происшествие помогло мне восстановить силы — на палубу я вышел в наилучшем расположении духа. Словно молчаливые заговорщики, мы собрались у маленького стола, на котором стоял огромный пирог с глазурью, сверкавший свечами. Не знаю, как им удалось заставить повара испечь и так разукрасить кулинарное произведение искусства! И хотя сам пирог был чрезмерно сладким, а в глазурном буйстве смешались и местные орнаменты, и египетские и английские слова с буквами, Симэна по-настоящему взволновало такое проявление заботы, и он расплакался, поднимая нож.

Эсме казалась ожившей грезой в своих шароварах и легких шелках; при каждом ее движении раздавался восхитительный нежный звук, и не вызывало сомнений, что наши нубийцы охвачены не похотью, а истинным обожанием. Она была маленькой богиней рядом с великолепной царицей — миссис Корнелиус. Обе они надели экстравагантные головные уборы из павлиньих перьев, по крайней мере на фут выше, чем у Полы Негри [476]. Перья покачивались, изгибаясь под странными углами, когда женщины танцевали под музыку, доносившуюся из портативного проигрывателя О. К. Радонича. Дам было слишком мало, и мы согласились, что каждый мужчина должен потанцевать с ними по очереди. Если кому-то не терпится, заявили все, то он может пригласить Грэйса и тоже сделать пару пируэтов на палубе. Со временем многие заскучали, и Грэйс редко оставался без партнеров, хотя он уже изрядно выпил. Профессор Квелч, героически воздерживавшийся от спиртного, увлекся своей ролью и не отходил от Эсме, обещая ей «самую прекрасную гробницу в Египте», если она подарит ему хоть один поцелуй. Эсме сочла его забавным. Она с удовольствием подарит ему поцелуй у гробницы. Думаю, именно Эсме первой увидела огни Луксора — россыпь электрических и масляных ламп, рассеивавших тьму впереди. Профессор Квелч отвел взгляд от ее крошечной груди и облизал губы, тяжело вздохнув.

— Несомненно. Это — Луксор. — Он выпрямился, чтобы взять у одного из наших мальчиков стакан «Виши» и кусок пирога. — Вы и отсюда можете ощутить запах сточных вод.

Потом профессор встал, приподнял бумажный парик, прощаясь с Эсме, и скрылся вместе с мальчиком в тени.

Я мог почувствовать только аромат жасмина. Стоя под тентом, у фортепьяно, Вольф Симэн начал наигрывать какую-то занудную скандинавскую польку, скорбно напевая слова на своем родном языке Шри Гарольду Крэмпу. Время от времени он бросал мрачные взгляды на миссис Корнелиус, которая сначала последовала за Малкольмом Квелчем и мальчиком на нижнюю палубу, а потом вернулась, усмехаясь себе под нос. Грэйс, измученный волнением и алкоголем, склонился над поручнем — его рвало; О. К. Радонич вальсировал с нашим капитаном, Юссефом эль-Шаркией, пьяным толстяком, который держал в одной руке сигару, а в другой — стакан виски. Наш Харон надел выцветшую синюю джеллабу, грязный белый тюрбан и сандалии из шинной резины, а на губах египтянина виднелись вечные пятна: он ел слишком много орехов. За несколько дней до того капитан, будучи в превосходном настроении, обратился ко мне с неким таинственным предложением. Когда стало ясно, что я его не понимаю, разъяренный моряк удалился; после этого он говорил со мной только в самых официальных выражениях, а беседуя с другими членами группы, сально улыбался. Я полагаю, что он как-то потерял лицо, обратившись ко мне, и очень смутился. Однако я не имел ни малейшего представления, в чем тут дело. Усевшись ненадолго на стул у фальшборта, я увидел, что капитан Юссеф бросает на миссис Корнелиус исключительно пылкие взгляды; будь я немного потрезвее — непременно предостерег бы его. Я уже знал, что подобные мужчины часто хотели заполучить прекрасных европейских женщин, но члены нашей команды в своих фантазиях были осторожны. Обычная сдержанность капитана исчезла, когда Юссеф попробовал раньше неведомый ему алкоголь, — и теперь он не мог скрыть свою отвратительную похоть. Скоро и сама миссис Корнелиус заметила его взгляды и с упреком погрозила капитану пальцем. Она не хотела, чтобы какой-нибудь мужчина попал из-за нее в беду. Вернувшись из уборной, Эсме предложила потанцевать. Я собрал оставшиеся силы и еще раз вышел на площадку, не зная, в каком ритме двигаться — то ли под расстроенные, неровные звуки «Am I Blue?» из проигрывателя Радонича, то ли под неверные аккорды скандинавского фольклора Симэна. Тем временем я уловил раздававшиеся где-то в глубине парохода глухие ритмы и гнусавые напевы нубийцев: наши слуги устроили концерт, чтобы отпраздновать день рождения режиссера и почтить жертву нашего Спасителя. Внезапно все это заглушил рев парового свистка: капитан вернулся в рулевую рубку и теперь предупреждал Луксор о нашем прибытии. Тогда комичные бедуины, странные сановники фараона, карикатурные воины Каира и Фив помчались во все стороны — участники вечеринки, услышав этот сигнал, решили, что корабль начал тонуть. Прошло некоторое время, прежде чем все успокоились. Эсме продолжала настаивать на своем — она в пьяном нетерпении тащила меня на нижнюю палубу, в каюту. Мы добрались до цели. Эсме уже опускалась на колени передо мной. Но, к моему превеликому удивлению, дверь заклинило. Мне и в голову не пришло, что каюта не пуста, поэтому я уперся плечом в дверь и надавил что было силы, попытавшись вышибить замок, — и тогда моему ангелу открылось кошмарное зрелище: профессор Малкольм Квелч оторвал красные, искривленные ужасом губы от возбужденного члена юнги-нубийца.