Андрей Шопперт - Колхозное строительство 4 [СИ]

— И что за условие?

— В ЦК ответ подготовили, — Генсек взял со стола листок и зачитал: «Благоприятное разрешение этого вопроса будет зависеть от выполнения им ряда политических условий, нужно получить его (Керенского) заявление: о признании закономерности социалистической революции; правильности политики правительства СССР; признании успехов советского народа, достигнутых за 50 лет существования советского государства». Брежнев положил лист на стол.

— Тех, кто это придумал, нужно расстрелять.

— Опять шашкой машешь. Поясни, — но по хитрой улыбке Пётр понял, что требования к Керенскому и Леониду Ильичу не нравились.

— Знаете ведь, товарищ Генеральный секретарь, чем сильный человек от слабого отличается?

— Говори уж.

— Слабому всегда самоутверждаться надо. Доказывать свою силёнку. А сильные — они добрые. Они этих мелких закомплексованных иудушек и простить могут. Даже точно простят! Сильному не надо доказывать, что он сильный. Чего эти деятели придумали — унизить девяностолетнего старика, который хочет умереть на Родине? Пнуть дохлого льва, чтобы все вокруг увидели, какие они бесстрашные? Переведите авторов сего опуса библиотекарями в Южно-Сахалинск. Не должны такие люди в главном органе нашей партии работать.

— А правильно тебя Будённым в ЦК прозвали. Я тоже видел что-то ущербное в этом требовании. Спасибо. На Сахалин, говоришь?

— Дальше нет ничего.

— И то…

— Подождите, Леонид Ильич! — перебил его, чуть не подпрыгнув, Пётр, — Придумал, я чего с Председателя Временного правительства потребовать.

— Очередную пакость пиндосам твоим? — расцвёл улыбкой Брежнев.

— Хуже. Наглам.

— А эти каким боком?

— Вы же знаете, что через месяц состоится «Музыкальный Ринг» между нашими «Крыльями Родины» и английской группой «Битлз»?

— Конечно. Хорошо бы утереть нос англичашкам. Не подведёшь? Позор ведь будет на весь мир. Может, отменить, пока не поздно?

— Конечно, Леонид Ильич, там всё на тоненького. На их ведь поле будем биться. Их фанаты, а их очень много, всё равно будут болеть и кричать за своих, даже если наши песни будут лучше. Вот и пришла мне сейчас мысль про Керенского. Не надо унижать старичка — нужно сделать его полезным! В Америке ведь много наших эмигрантов — так пусть организует движение под названием, например, «Русские идут» и привлечёт эмигрантов. Он ведь должен пользоваться у них известностью. Да, по большому счёту, нужен просто лидер! Человек, который бросит клич и всех организует. Пусть покупают билеты и едут на «Уэмбли», и там болеют за русских. Может, именно эти голоса и окажутся соломинкой, что сломает спину верблюду. И представляете, как поднимется авторитет Керенского Александра Фёдоровича, когда наши победят? Он вернётся на Родину не умирающим униженным стариком, а лидером мощнейшего движения русских в эмиграции — «Русские идут».

— Чудной ты человек, Пётр, вечно всё вывернешь наизнанку. Добро, сам с Керенским разговаривай. Там переговоры ведутся через священника Русской православной патриархальной церкви в Лондоне Беликова. Соломенцев ведёт с нашей стороны. Я ему скажу, чтобы тебя слушал.

— Церкви?

— Опять пакость задумал? Хочешь и церковь подключить? — засмеялся, а потом закашлял Брежнев. Подошёл, зачерпнул воска. — Чёрт с тобой, действуй. А сейчас отправляйся во Францию — и без договора о модернизации Сталинградского тракторного не возвращайся!

— Волгоградского.

— Да хрен Никитке! Сталинградского!

Настоящий француз должен… Нет! Нет! Нет!!! Настоящему французу должны!

— У вас совесть есть?

— А сколько вам надо?

В самолёте комфорта было, как зимой в уличном щелястом туалете типа сортир, разве что воняло чуть по-другому. Летели тем самым Ан-22. Не «Аэробус» и не «Боинг». Размеры те же — стюардессы другие. Забыли юбки короткие надеть, накраситься… И усы сбрить. Рост только и подходил. Человек двадцать усатых стюардесс ростом под метр восемьдесят и выше. Хотя, вон и безусый стюардесс один, шрам только на щеке. Воевала? Шутка. Этот старлей бы не оценил, дал бы промеж… «Ну, в общем, вам по пояс будет».

Де Сика, закутанный в клетчатое одеяло, выглядел гордым. До него только вчера на Кубе довели всю суть операции, в которой он участвовал, и наградили орденом — тем же, что и Петра с Гагариным, «Плайя Хирон». Пятицветная ленточка и золотая шестерёнка с колосьями. Витторио Доменико Станислао Гаэтано Сорано в Боливии страшно загорел и похудел. И раньше-то был похож на старого Бельмондо, а уж теперь — и подавно. Но улыбается красиво, а теперь на почти чёрном морщинистом лице ещё и белые зубы сверкают как жемчужины. Стареющий лев! Награждал льва Витторио сам Фидель Кастро. Обнимал, целовал, похлопывал по спине — и на чистом испанском предлагал перебираться на Кубу, обещая всякие блага, даже квартиру двухкомнатную с унитазом.

Де Сика обещал подумать — впечатлился, наверное, унитазом. У него в замке-то, во Франции, нет старинных, американских, ещё бронзовых. Пётр этого апофеоза щедрости не видел. Ему вот сейчас рассказывала Кадри Лехтла, что из всей группы одна сопровождала Барбье, с приказом при малейшей попытке кого бы то ни было отбить его прострелить фашисту сначала колено, а если не поможет, то и головушку бедовую. Серьёзная девочка, и акцент приятный. Эдакая Лайма Вайкуле — только с десятками трупов за спиной. Вот интересно, она зарубки на снайперской своей винтовке делает?

А Че, тоже завёрнутый в одеяла, проспал все четыре часа. Железные нервы у команданте! «Стюардессы» все с ним не по разу обнялись, похлопали по командантской спине, пожали командантскую руку. Фройндшафт. Дружба. Как по-кубински будет? На Кубе испанский? Это вы зря. Если уж чужой язык брать, то берите русский. Натюрлих. Геноссе.

— Аmistad estrecha.

— Точно! За встречу. Будешь по писят? Только там, на верху, ни-ни.

— ¿Вeber vodka? — Че Гевара показал большой палец, потом покрутил головой.

— Чё мотаешь! Нихт водка. Спирт.

— ¿Espíritu? (дух) — не поверил революционер.

— Глотни!

Глотнул. Слабак — после ста граммов вырубился и весь полёт проспал.

Петру эспиритуса не предлагали, вообще как-то дистанцировались от него здоровячки в полосатых купальниках. Сразу границу провели. Вот Че — свой парень, вояка, хоть и комендант чего-то там, так и у нас есть «комендатура». А вот ты, геноссе министр, — «Чужой». Штелле бы и так пить спирт отказался — ему через четыре часа и с де Голлем, и с Помпиду целоваться. Одно дело, когда от тебя «Шипром» попахивает, а другое, когда перегаром прёт. Дух другой. Эспиритус! А вот оскароносцу фляжку сунули. Испано-итальянский француз понюхал и храбро глотнул от избытка чувств. Домой летит! Задохнулся, брызнул слезами и междометиями.