Сергей Васильев - Император из стали: Император и Сталин. Император из стали [сборник litres]

Откровенное письмо Демчинский неосторожно показал князю В.П. Мещерскому, так же как он имевшему право писать лично царю. Князь увидел в инженере «конкурента» и довел до сведения Николая II информацию о том, что заблаговременно ознакомился с письмом. Последовал высочайший приказ – и Демчинский потерял право писать лично царю.

Инженер пропал, но желание получать дополнительную информацию от людей, никак не связанных с властью, у Николая II никуда не делось. Так в жизни царя появился такой же, как и Демчинский, «человек ниоткуда» – Анатолий Алексеевич Клопов [94] Истории Клопова и Демчинского, факты из жизни, высказывания царедворцев – это все истории абсолютно реальные, пересказанные автором по книге С. Фирсова «Николай II». , из семьи фридрихсгамского «первостатейного» купца, чиновник в Комитете железных дорог во Временном статистическом отделе. В 1880-е годы он занялся самостоятельными статистическими исследованиями волжской хлебной торговли. Писал статьи и записки, обращаясь с просьбами к влиятельным лицам – графу Воронцову-Дашкову, Плеве, Суворину, пока его не представили царю. Государственный секретарь Половцов, знавший историю возвышения Клопова, рассказывал Марии Федоровне, что его, как «выдающегося по своему необыкновенному патриотизму, чистоте побуждений и отменному пониманию русской народной жизни» человека, рекомендовал царю Александр Михайлович. «Император, – рассказывал Половцов, – имел неосторожность не только принимать и выслушивать этого невежественного проходимца, но даже поручил ему, под предлогом составления подворных описаний в местностях, страдавших от голода, объехать Россию и представить государю настоящую картину народного бедственного положения, скрываемую от государя министрами».

Откровенность и простодушие Клопова, очевидно, очаровали царя, якобы заявившего после первой встречи со статистиком: «Я первый раз чувствовал себя так хорошо с этим искренним человеком». Искреннему человеку можно доверять, тем более что он ведет себя совершенно не так, как придворные льстецы, – в пылу спора может прижать царя в угол, взять за пуговицу. Этикета Клопов не признавал, откровенно говоря с Николаем о народных нуждах, конечно же, как он их понимал. Такой человек мог понравиться самодержцу, всегда желавшему видеть около себя бескорыстных и преданных людей. Но жизнь учит, что в простоте не всегда заключена правда. Более того – «простота хуже воровства», как гласит русская пословица. И Николай II, судя по всему, оказался заворожен именно такой простотой. «Клопов принадлежал к распространенному в России типу страстных, но неуравновешенных, неспособных к систематическому труду и логическому мышлению искателей и поборников правды, – характеризовал его императрице свой человек в окружении царя. – То, что, нарушая закон для восстановления справедливости к отдельному человеку, он нарушает самый государственный строй, об этом Клопов думать не хочет, это ему неинтересно».

«Эти советчики, – позволил себе негодовать состоявший ныне военным агентом при бурах Василий Иосифович Ромейко-Гурко, – мечтают путем личного усмотрения исправить все те людские настроения, которые закон в его формальных проявлениях ни уловить, ни тем более упразднить не в состоянии». Военный министр Куропаткин рассказывал Марии Федоровне, как Горемыкин жаловался ему на внутреннюю неурядицу, которую увеличивает и сам царь. «Этот гусь [Клопов] разъезжает с бумагой от Гессе в особых вагонах и мутит всех в Тульской губернии, заодно с Львом Толстым. Ездит с большою свитою, гласно для всех, кроме министра внутренних дел».

Мария Федоровна отложила бумаги и вызвала камер-лакея. Горячий чай сейчас будет в самый раз – и от усилившегося к ночи мороза, и от чувства полного бессилия, которое наваливалось каждый раз, когда императрица пыталась понять, как помочь своему ребенку не потерять корону, а вместе с ней и голову…

Что же произошло дальше? Раздражен, видно, был не только Горемыкин. Невозможность «выйти за круг» строго очерченных правил нервировала и Николая II, он чувствовал себя ущемленным. Секретного «единения» с представителем народа – титулярным советником Клоповым, желавшим «раскрыть глаза» царя на творящиеся в России безобразия, – не получилось. Неудачная история инспекционной поездки Клопова, по словам В.И. Гурко, оставила «тяжелый осадок в душе государя». Желание проявить инициативу, конечно, при этом не ослабло, но стало выливаться уже в иные формы. Проявление «твердости характера» стало для Никки, очевидно, idee fixe, точно так же, как и стремление найти честных и бескорыстных советников, не имевших отношения к высшим правительственным или придворным сферам.

– Но, Боже милостивый! За это не убивают! – не выдержав, вскрикнула вслух Мария Фёдоровна и, оглянувшись, добавила: – Прости, Господи!

И перекрестилась на «Купину Неопалимую», стоящую на краю стола. Эта икона стала спутницей императрицы после того страшного крушения, которое разделила её жизнь на «до» и «после» [95] Катастрофа, произошедшая 17 октября 1888 года с императорским поездом у станции Борки под Харьковом. Во всём поезде, состоявшем из 15 вагонов, уцелело только пять. Вагон, в котором находились придворно-служащие и буфетная прислуга, был полностью уничтожен, все находившиеся в нём погибли. Из дневника Марии Фёдоровны: «Как раз в тот самый момент, когда мы завтракали, нас было 20 человек, мы почувствовали сильный толчок и сразу за ним второй, после которого мы все оказались на полу и всё вокруг нас зашаталось и стало падать и рушиться. Всё падало и трещало как в Судный день. В последнюю секунду я видела ещё Сашу, который находился напротив меня за узким столом и который потом рухнул вниз. В этот момент я инстинктивно закрыла глаза, чтобы в них не попали осколки стекла и всего того, что сыпалось отовсюду. <���…> Всё грохотало и скрежетало, и потом вдруг воцарилась такая мёртвая тишина, как будто в живых никого не осталось». . Тогда никто из императорской семьи не погиб и даже не пострадал, хотя погибли все лакеи, официанты и даже собака, лежавшая у ног царя. Но после этой трагедии привычная и достаточно безмятежная жизнь закончилась, и в семье Марии Фёдоровны прописалась смерть. Сначала ушёл в самом расцвете сил, не дожив и до пятидесяти, Александр III, потом от чахотки сгорел Георгий… И вот теперь чуть не погиб Никки… Происходит что-то страшное и неуправляемое, что она, императрица и мать, понять не может…

Мария Федоровна взяла в руки очередное «донесение низов». Им оказалось письмо рано осиротевшей дочери обер-прокурора, поэтессы Зинаиды Гиппиус. Любимица литературного критика Философова, пытаясь объяснить происходившее в конце XIX – начале XX столетия, писала: «Что-то в России ломается, что-то остаётся позади, что-то, народившись или воскреснув, стремится вперед… Куда? Это никому не известно, но, на рубеже веков, в воздухе чувствуется трагедия. О, не всеми. Но очень многими, в очень многих».