Александр Михайловский - Год 1914-й. До первого листопада

Лилия подходит к столику рядом с кроватью австро-венгерского наследника, нюхает стакан-поильник с носиком, наполненный водой, и морщит нос.

– Это яд, папочка! – авторитетно говорит она. – Проснулся бы этот мужчинка ночью, попросил попить, служанка и подала бы ему этот стаканчик. А напиток в нем таков, что, испив его, уснешь, и больше никогда не проснешься. И тут отравители, которых я ненавижу! Поклянись, пожалуйста, что убьешь их всех.

Я и поклялся. Убью, догоню и закопаю заживо. А то что же получается: я этого Франца Фердинанда спасал, под личиной светского хлыща лично ходил на дело – а его бы раз, и отравили… И потом сообщили бы народу: дескать, умер от последствий ранения. По счастью, стакан полон, а значит, пациент из него еще не пил. Замечательно. Небольшая манипуляция: стакан отправляется в мир Содома на экспертизу магами жизни, а вместо него появляется другой, наполненный живой водой. Сначала у меня была идея поставить сосуд с ядом герру Потиореку, несомненно, непосредственно замешанного в эту интригу, но потом я отбросил эту мысль во тьму внешнюю. Не надо нам такого, ни в каком виде. Стоит только начать поступать в соответствии с мелкими мстительными порывами души – и зло непременно затопит тебя с головой.

– Значит так, – сказал я Лилии, – этот человек должен быть в меру подлечен, гарантирован не только от смерти, но и от ухудшения состояния здоровья. И в то же время мне не нужно, чтобы он завтра встал и начал ходить гоголем. Выздоровление раненого должно быть быстрым, и в то же время укладываться в естественные сроки.

– Как тебе будет угодно, папочка, – пожала плечами Лилия и, привстав на цыпочки, склонилась над пациентом, нажимая пальцами на какие-то только ей известные точки организма.

Минуты через две она распрямилась, сдула со лба непослушную челку и сказала:

– Ну вот и все, папочка! Пользовали нашего больного достаточно квалифицированные эскулапы, не допустившие никаких грубых ошибок, а потому зарастет как на собаке. Теперь пусть Диметриос наложит на этого типа самое простое из доступных ему заклинаний регенерации – и дело в шляпе. Выздоровеет тогда этот пациент где-то за месяц, и ни у кого не возникнет подозрения, что в его организме имело место постороннее вмешательство.

Собственно, ради этого заклинания я Колдуна с собой и тащил. И когда он закончил манипуляции с заклинанием, которое естественным путем должно было рассосаться недели за три, я сказал Птице:

– А вот теперь, уважаемая Анна Сергеевна, когда все медицинские процедуры уже закончены, больного надобно разбудить для проведения дипломатических переговоров. А то тут завтра с утра настропаленный агитаторами народ может начать выражать свое возмущение покушением – да не сербскому правительству и его тайным кукловодам, а обычным местным сербам, которые во всем этом ни сном, ни духом. Возмущения, как это водится, перерастут в погромы и убийства, и если наш пациент, опираясь на свой вес в обществе, не сумеет предотвратить эти негативные явления, то потом, когда жизнь и смерть этого человека станут мне безразличны (ибо изменения обстановки пойдут валом), я на него сильно осерчаю. А о таком лучше предупреждать заранее.

Птица пожала плечами, кивнула и прошептала что-то пациенту на ухо. Секунд тридцать ничего не происходило, потом Франц Фердинанд открыл глаза и уставился на нашу компанию как баран на новые ворота. Аж усы встопорщились.

– Кто вы, черт возьми? – хрипло прошептал он.

– Мое имя и имена моих спутников не скажут вам ровным счетом ничего, – пожал я плечами, отвечая на тевтонской версии немецкого языка. – Вам необходимо знать только то, что мы представляем в вашем мире Всемогущего Творца Всего Сущего, решившего внести в местную историю кардинальные изменения. Предыдущий вариант, образовавшийся самотеком из корыстных устремлений самых разных людей, Ему, видите ли, крайне не понравился. И первое, что мы сделали, это переиграли вчерашнее покушение, сохранив жизнь вам и вашей супруге. У вас степень ранения уменьшена со смертельной до просто тяжелой, а мадам Софи и вовсе отделалась легким испугом, вместо нее ранение получил наместник Потиорек, который аж из штанов выпрыгивал, лишь бы поскорее затолкать вашу парочку в ад.

Мои слова сопровождались отдаленными погромыхиваниями, как обычно бывает при надвигающейся грозе, но эрцгерцог Франц-Фердинанд не обратил на это обстоятельство ни малейшего внимания. Летом гроза – обычное дело, не то что зимой, где-нибудь в январе.

– Я не верю ни одному вашему слову, господин хороший! – отрезал австро-венгерский наследник престола. – Никакой вы не посланец Господа, а просто ловкий мошенник, который пробрался ночью в госпиталь только для того, чтобы морочить голову раненому человеку.

– Упрямый тевтон! – привычно возмутилась Лилия. – Дядюшка изо всех сил колотит его по голове, а он вертит этой головой и спрашивает, где это стучат.

И тут я подумал, что меч Бога Войны этому Францу Фердинанду демонстрировать сейчас бесполезно, потому что для него он ничем не отличается от декоративного лазерного меча джедаев из саги «Звездные войны». Снести голову одним ударом можно, а вот убедить – нет. И то же самое касается Кобры с ее огненными штучками. В местном цирке факиры-глотатели огня вам еще и не такое покажут. Да и вообще – нужно ли мне так убеждать этого человека, или достаточно заронить в него зерно сомнения, оставить портрет для связи и откланяться? Да, так будет даже интересней: если случатся погромы, то купировать их я буду в свойственной мне грубой манере, нанося удары не по погромщикам, а по тем, кто их натравил на сербскую общину.

– Видишь ли, Лилия, – сказал я со вздохом на высокой латыни, – если мы начнем убеждать этого человека, что мы не мошенники, то дело продлится до самого утра. А оно нам надо? Поэтому я оставляю ему свой «портрет», предупреждаю его, какие действия мне не понравятся, а потом мы тихо и чинно уходим к себе в Тридесятое царство через портал прямо отсюда. Пусть смотрит. Если он и в самом деле умный человек, как пишут в исторических трудах, то сложит два и два и выйдет на связь, чтобы узнать, кто хотел его смерти. А если неумный, то сойдет и так, как есть, потому что этот элемент в наших расчетах необязательный и легко выносится за скобки.

Ага, и хоть сейчас не времена Генриха Наварры, но все равно, как всякий европейский аристократ, получивший католическое воспитание, Франц Фердинанд должен быть научен хотя бы начаткам латинской мовы, еще совсем недавно (в историческом смысле) считавшейся в Европе языком межнационального общения. Так что эрцгерцог понял не только наш разговор, но и то, что этим языком мы с Лилией владеем гораздо лучше него. Одно дело, когда я обращался к этому человеку по-немецки с непонятным акцентом, и совсем другое, когда вдруг заговорил при нем на чистейшей латыни. И хоть этот факт не избавил полностью наследника австро-венгерского престола от всего свойственного ему скепсиса, то хотя бы пробил в нем изрядную брешь. Я положил ему на одеяло карту с портретом-миниатюрой и сказал на той разновидности латинского языка, что была в ходу среди аристократии поздней Римской империи: