Александр Прозоров - Змеи крови (Слово шамана)

– Ну и что?

– А то, что этот самоед под ту же байку косит. Дескать, спустя год после его смерти на Русь беда страшная обрушится, силы зла со всего мира сюда придут и сотрут в порошок все, до последнего таракана. А значит, гостя нашего, получается, нужно беречь, холить и лелеять.

– Так и казнить его не за что, – мысль опричника вильнула неким странным зигзагом. – Не тать, на разбое не пойман, крамолу не злоумышлял. Может, в поруб посадить? Чародей, все-таки. А ну, не врет?

– Ну, прежде чем про судьбу Руси вещать, – повернул Костя лицо к внимательно слушавшему разговор сааму, – ты сперва на вопрос попроще ответь. Мальчик, скажи, или девочка у боярыни родится, что в кресле сидит. Только, чур, руками ее не тронь! Чарами своими определи…

Узкоглазый маг склонил голову набок, полуприкрыл глаза и принялся торопливо перебирать висящие на груди побрякушки: коготь, зуб, пучек шерсти; коготь, зуб, пучок шерсти. Потом резко вскинул подбородок.

– То мальчик-девочка не получишь, то молодой боярыня быть, – он решительно подошел к креслу и сдернул покрывало. Под ним обнаружился замотанный в убрус замужней женщины росинский холоп – голубоглазый Семен.

– Что это? – недоуменно вперился в него боярский сын.

– А ты как думаешь, боярин Андрей?

– Но ведь ты же говорил, Константин Алексеевич, что здесь сидит…

– Вот-вот, говорил, – согласился Росин. – Вопросы всякие задавал. И из сорока колдунов и знахарок, что с утра тут побывали, ни одна тварь не смогла понять, что под покрывалом вместо женщины парень сидит. Ясновидцы хреновы. Вот он, – Костя кивну на саама, – первый.

Опричник переваривал услышанное не меньше минуты. Потом прикрыл лицо руками и захохотал, свалившись обратно на табуретку:

– Ну… Ну, Константин Алексеевич… Ну, уморил… А эти-то, эти… Молодец красный… Девица ночной поры… Ну, Константин Алексеевич, порадовал… Ох, Господь, вседержитель наш, воистину нет силы, кроме тебя… – усилием воли подавив смех, хозяин выглянул в окно и громко позвал своего ярыгу. Тот торопливо прибежал в покои, и боярский сын Толбузин распорядился: – Всех, кто в трапезной сидит, на конюшню вывести, и каждому по десять плетей. И чтобы от души! Дабы год про лихоимство свое вспоминали. Вот этого колдуна под замок возьмите. Постель дайте мягкую, кормить хорошо и сытно, вина давать, меду. Коли попросит, баню стопите, девку допустите… Но глаз с него не спускать! А с тобой мы, Константин Алексеевич, давай отобедаем. Не могу более зла на тебя держать… Уморил…

– Собирайся, боярин, в Кремль едем, – без стука войдя в отведенные Росину гостевые покои, сообщил боярский сын Толбузин.

– А что так? – зевнул растянувшийся на пуховике Костя.

На то, чтобы рассортировать московских чародеев на «зерна» и «плевела» ему понадобилось целых десять дней, и теперь он мечтал только о двух вещах – выспаться, и поехать домой, к жене, на теплые берега Осетра. Вопреки его стараниям, из почти трехсот претендентов на звание царского мага четверым удалось-таки просочиться через ловушки трех степеней сложности. Пятнадцать соискателей определили под накидкой холопа вместо женщины, пятеро – дубовый чурбак в соседней комнаты вместо обещанной «живой твари», четверо правильно ответили на вопрос, когда умрет последний помазанный на царствование царь. Ошибся, как ни странно, саам. Точнее, не ошибся, а кратко сообщил, что: «Помру я. Все равно».

Но Росин самоеда не прогнал – узкоглазый чем-то ему понравился, стал симпатичен. Одним больше, одним меньше – это ведь не триста дармоедов!

– Рассказал я государю про уловку твою, Константин Алексеевич, – хмыкнул в бороду опричник. – Смеялся Иван Васильевич долго, а потом велел посмотреть привезти, с самоедом вместе. Сбирайся.

На этот раз к дворцовым палатам их отвезла тяжелая карета – похоже, купленная где-то в Европе. Правда, хотя остановились они у парадного входа, но гостей опричник опять повел внутрь какими-то узкими дверьми и низкими коридорами. Однако в конце пути они оказались перед парадными дверьми, охраняемыми двумя рындами, одетыми в длинные белые кафтаны и перепоясанные золотыми цепями.

– Лекарь у государя, – увидев опричника, сообщил один из них, и неопределенно качнул короткой, украшенной позолотой и самоцветами секирой.

– Нам можно, – отмахнулся боярский сын и толкнул створки.

Царь, по-прежнему высокий и широкоплечий, но с потухшими глазами, сидел на троне с накинутой на плечи шубой, а рядом, на низкой лавочке, примостился лекарь, с непривычно бритым лицом и в странной короткой курточке – брасьере. Лекарь мягкими движениями втирал царю в запястье коричневую, дурно пахнущую мазь.

– А, Константин Алексеевич, – поморщился государь, подняв глаза на гостей. – Рад видеть. А это…

Саамский колдун упал на колени и раболепно ткнулся лбом в пол:

– Вижу тебя, московский царь!

– И я тебя вижу, – кивнул Иван Васильевич.

– Слово слушай, московский царь! Умру, год спустя беда придет, кровь придет, смерть придет. Злой дух слетит, на Москву тьмой пойдет. Погибель настанет.

– Так живи долго и счастливо, самоед, – скривился государь. – Скажи, я разрешаю.

– Не могу, московский царь. Смерть вижу. Помру скоро.

– Отчего же помрешь? На немощного ты не похож.

– Убьют меня. Зарежут. Здесь.

– Так… Не дайся, коли видишь-то смерть свою!

– Коли вижу – зарежут. Тьма придет. Москву спаси, московский царь. Москва падет, Новгород поднимется. Сам бить станет. Тюленя брать, девок брать, рыбу брать. Плохо здесь. Бойся, московский царь. Смерть чую. Твою смерть чую. Убить хотят. Близко ходят.

– Нашел чем удивить, – пошевелил пальцами царь. – Да здесь каждый второй смерти мне хочет. Да вот… – он вперился глазами в боярского сына Толбузина, подумал, мотнул головой: – Нет, Андрей меня убить не хочет. Верю. И Константин Алексеевич не хочет. Груб больно. А убийцы царские завсегда тихие такие, ласковые… Вот как лекарь немецкий.

Немец хорошо заметно вздрогнул. Иван Васильевич рассмеялся:

– Да ты мажь, мажь, не бойся. Руки у меня болят, Константин Алексеевич, мочи нет. И локти, и колени. И спина. Что делать, не знаю…

– Горячая баня, чай с медом, бег, фехтование по часу в день, – кратко перечислил Росин. – Не пройдет, но отступит.

– То нельзя! – испуганно вскинулся лекарь. – Медицинкай наука, изуча болезнь, рекомендует покой!

– А ты заткнись, немецкая морда, – посоветовал Росин. – Только и умеете, что кровь пускать.

– Мы есть сливай-ем дурной кровь, скопившейся в организм…

– Заткнись, говорю, не кровь дурную спущу…

Костя Росин не очень доверял врачам и в родном, двадцатом веке, а уж тут, в шестнадцатом, воспринимал истинными душегубами. Тут было куда безопаснее попасть в руки необразованной знахарки, что рану чистой тряпицей укроет, отваром горячим напоит, куринным мясом подкормит, да и оставит выздоравливать, чем оказаться в лапах дипломированных медиков, которые сперва кровь пустят, потом рану иссекут и порохом выжгут, потом получившуюся коросту станут ржавым скальпелем долго выгребать, а уж потом заметят, что пациент давно не дышит.