Андрей Валентинов - Око силы. Первая трилогия. 1920–1921 годы

– Ну здравствуй!.. – брат улыбнулся – слегка, одними уголками губ. – Пойдем, тебя ждут…

Степа хотел спросить, что все это значит, кто может ждать его здесь, и где это – «здесь», но Николай взял его за локоть:

– Мы еще поговорим. Ты молодец, Степан!.. Пойдем…

Косухин на мгновенье почувствовал себя совершенно счастливым. Он снова с Колей, и брат – сам Николай! – назвал его молодцом. Но тут же его охватила тревога. Приближалось что-то важное, очень важное…

…В глаза ударил невыносимо яркий свет, Степа закрыл лицо ладонями, но свет все равно пронизывал его насквозь. Ослепительно-белый огонь, ярче раскаленной стали, ярче самого солнца, забушевал вокруг, волны света захлестывали, сбивали с ног, и вот откуда-то из самой глубины послышался голос, позвавший его тогда, в первый раз, сквозь черноту забвения:

– Степан! Ты сделал то, что было велено?

– Я… – отвечать не было сил.

– Забыл наш уговор? Вспомни о чечевичной похлебке!..

Косухин вспомнил: да, он обещал. Обещал – но не успел. То, что скрывалось в Шекар-Гомпе, по-прежнему всесильно. Он ничего не смог… Или… Или все-таки…

Степа стал напряженно соображать, рука привычно полезла к затылку, и тут он понял, что светящийся океан исчез. Косухин открыл глаза – перед ним встала черная стена гор. Под ногами была тропинка, а совсем рядом темнел вход в пещеру. Все было знакомо, точно как в тот вечер, когда всадники Джора доставили их с Ростиславом к первому ночлегу. Внутри пещеры горел костер.

– Заходи, Степан…

Теперь он узнал этот голос. Тот, с кем он разговаривал ночью у огня, сидел возле костра, держа свои большие крепкие ладони над языками пламени.

– Погрейся! Ты поделился со мной огнем. Теперь – моя очередь. Сядь…

Косухин послушно присел. Костер горел ярко, и с каждым мгновением Степе становилось все спокойнее и легче. Его давний собеседник подбросил дров, угли весело затрещали. Неизвестный улыбнулся и потер ладони, счищая прилипшие кусочки темной коры.

– Не спеши – все поймешь, Степан. Но главное знай: ты сделал то, что обещал. Ты просил награды?

Степе стало стыдно.

– Вы… это… извините! Сболтнул лишнее. Дверь эту светящуюся увидел…

– Теперь ты знаешь, что за нею?

Косухин кивнул. Да, теперь он знал…

– Ты хотел вернуться. Тебе обещано, а такие обещания не даются попусту. Ты вернешься – но не туда, откуда пришел. Под нашим небом некоторые законы не изменить даже мне, но есть другие небеса. Твой путь не окончен, Степан. Дам совет: то, что станет теперь твоим, береги, но не бойся отдать, когда придет день…

Это было уже совсем непонятно. «Другие небеса» – поди Америка или чего подальше. А вот «то, что станет твоим»…

– Ты поймешь, – губы незнакомца вновь улыбнулись, но глаза смотрели строго и серьезно. – А сейчас пора. Мы выполнили то, что обещали: ты – свое, я – свое…

– Постойте! – Степа вскочил, видя, что все вокруг – пещера, костер, его собеседник – начинает медленно расплываться перед глазами. – Мне бы это… Поговорить!..

– Мы поговорим, но ты должен прийти ко мне сам. Понял меня, Степан? Ты сам придешь ко мне…

– Я? – он еще успел удивиться, прежде чем наступила тишина…

Арцеулов прибыл к Большому театру ровно в полдень. Теперь Ростислав ничем не походил на щеголеватого командира РККА. Красные нашивки спороты, исчез дорогой кожаный ремень, вместо фуражки голову украшала старая потрепанная шапка. Приобретенная ради подобного случая справка удостоверяла, что «податель сего» является демобилизованным красноармейцем Южного фронта.

Косухина не было. Прошло полчаса, топтаться на оживленном пятачке становилось опасно. Ростислав заставил себя не думать о самом худшем. Оставалось еще завтра, можно было зайти к комиссару Лунину, можно было попытаться – чем черт не шутит! – проникнуть в Главную Крепость…

На следующее утро он уже собирался подцепиться к переполненному трамваю, чтобы ехать в центр, но помешал газетчик. Оборванный мальчишка выкрикивал какие-то нелепости о белогвардейских злодействах. Ростислав развернул «Правду» и понял, что ехать незачем, да и некуда…

…На фотографии, обведенной жирной черной рамкой, красный командир Косухин выглядел странно серьезным, даже суровым. Таким Арцеулов не видел его даже после Тибета. Ростислав быстро пробежал глазами неровные полуслепые строчки. «Зверски убит белогвардейской бандой… легендарного 256-го полка… дважды орденоносец… кандидат в члены ЦК РКП(б)»…

Ниже была статья. Ростислав взглянул на подпись и скривился – под текстом стояла паскудная фамилия Троцкого. Опус назывался «Прощай, товарищ Косухин!». Из статьи можно было узнать, что член РКП(б) с октября 1917 года, один из первых командиров молодой Рабочей и Крестьянской, Степан Иванович Косухин честно выполнял свой партийный долг всюду, куда направляла его Революция. Подлые враги отомстили герою. Они были названы – озверелые недобитки из колчаковских банд во главе с офицером, «прославившимся нечеловеческими зверствами на окровавленных просторах Сибири». Дальше читать Арцеулов не стал. Все стало ясно.

Хотелось завыть, заорать, разрядить револьвер в первого же встреченного комиссара, ворваться на Лубянку с гранатой в руке… Лопоухий веснушчатый Степа выполнил свой долг до конца. Ему, Арцеулову, остается уползти за кордон и портить глаза над табличками с древними письменами – подходящее занятие для никому не нужного инвалида.

…Арцеулов решил ехать прямо на вокзал, но не удержался и вновь развернул проклятую большевистскую газету. Под статьей мерзавца Бронштейна была заметка о том, что похороны товарища Косухина должны состояться завтра, в час дня, на кладбище бывшего Донского монастыря.

Ехать туда было безумием. Его ищут. На Донском кладбище офицера, «прославившегося нечеловеческими зверствами», будут высматривать особо внимательно. Подполковник Арцеулов нужен этой банде – как слишком много знающий свидетель, как идеальный враг, на которого можно списать все – и Берга, и Степу, и деяния 305-го полка в Сибири. Эмоции следовало забыть. Степана опустят в холодную апрельскую землю под людоедские гимны, а он, Слава Арцеулов, поспешит подальше, радуясь, что уцелел. Ехать нельзя! От него этого и ждут, Агасфер и его нелюди прекрасно знают все слабости ненавидимых ими русских интеллигентов. Он закажет панихиду в ближайшей церкви по убиенному рабу Божьему Степану, но на Донском делать нечего. Это попросту ловушка…

Оставалось кружить по Столице, пересаживаясь из трамвая в трамвай. Дважды Ростислав приезжал на вокзал, но каждый раз уезжал оттуда, ругая себя за неуместную чувствительность. Косухин не обрадовался бы, узнав, что белого гада Арцеулова арестовали прямо у его гроба. Ростиславу казалось, что он слышит голос Степы: «Спятил, чердынь-калуга? Уматывай, интеллигент!..»