Андрей Валентинов - Око силы. Первая трилогия. 1920–1921 годы

Арцеулову табурета не досталось, и он медленно ходил из угла в угол, чтобы не замерзнуть.

«Забавно, – вновь повторил капитан столь неподходящее слово, правда, на этот раз не вслух, а про себя. – Похоже, придется помирать вместе с краснопузым. Что ж, приказ Верховного я выполнил, а вот со всем остальным вышла неувязка…»

До дня рождения оставалась пара недель, но теперь этот срок воспринимался уже чисто теоретически. С красными капитан тоже не успел расквитаться полной мерой, вдобавок оставалась фляжка с шустовским коньяком, которую он так и не вернет хозяину…

Ростислав хлопнул себя по поясу – фляга была на месте.

– Их обманули! – вдруг громко произнес Степа. – Обманули! Товарищей Ленина и Троцкого! Семен прав – банда там, вроде этого Венцлава…

Арцеулов не стал спорить, хотя в его глазах все большевики были одной большой бандой.

– Бежать надо, чердынь-калуга! – продолжал Косухин, вынимая замерзшие руки из карманов и ожесточенно массируя покрасневшие пальцы. – До Столицы добраться, и все, как есть, обсказать!

Он взглянул на зарешеченное оконце, потом на дверь, и вздохнул.

– Про что рассказать? – без особого интереса поинтересовался капитан. – Про Венцлава и про собачек?

– И про это!

Косухин вскочил, подышал в холодные ладони и вновь сунул руки в карманы. Он не боялся рассвета и того, что должно случится. Степу душила злость. Он должен сообщить в ЦК – и о Венцлаве, и о 305-м полке, и о том, кто был так похож на Федю Княжко. Он должен рассказать и о Челкеле, и об эфирных полетах – ведь это важнейшее научное открытие, такое нужное для диктатуры пролетариата! И он должен помочь Наташе Берг…

– Ее… куда-то отправляют, значит…

Арцеулов понял:

– Да… Надеюсь, ничего плохого Наталье Федоровне не сделают…

– Нужно ее освободить! Ах ты, чердынь!..

Степа вновь плюхнулся на табуретку и замер. Арцеулов невесело усмехнулся, выдохнул воздух – перед лицом тут же заклубилась струйка пара – и решительно достал флягу.

– Косухин, выпить хотите?

– Не-а, – помотал головой занятый своими мыслями Степа. – Для храбрости пущай гимназисты пьют! Обойдемся…

Капитан открутил металлическую пробку, взвесил в руке тяжелую флягу и пожал плечами.

– Как хотите. Только вы, Косухин, уже синий. Еще подумают, что вы и вправду струсили…

– А! – Степа взяв флягу, плеснул коньяк в кружку из-под чая. – Это чего? Не водка?

– Это шустовский коньяк, господин комиссар! – капитан несколько даже обиделся. – Если вы, конечно, знаете, что такое коньяк…

– Чего уж… пивали!… – буркнул Степа и, проглотив содержимое кружки залпом, вернул флягу.

Коньяк действительно пришелся к месту. Арцеулов с удовольствием выпил, но не залпом, как неотесанный краснопузый, а маленькими глоточками, после чего вновь протянул флягу Косухину.

– Удобная! И холод держит, и тепло, – одобрил Степа, порозовевший и даже слегка воспрянувший духом. – Вроде моей. Была у меня такая, посеял где-то… Точно! В начале мая, на реке Белой, когда мы Каппеля-гада лупили…

– Это еще кто кого лупил! – начал было Арцеулов, но тут же осекся. – На Белой? Вы… там воевали?

– А как же! – приосанился Степа. – За Белую мне сам товарищ Троцкий орден вручал! А фляжку жаль… Я ведь даже ее пометил, чтоб не сперли…

– Буквы «С.К.»? – Ростислав почувствовал, как холодеют руки. – Там, у горлышка…

– Точно! «С.К.» – Степан Косухин.

Степа расстегнул чехол, последовал удивленный свист:

– Вот это да! Во, чердынь-калуга, никак она? Где ж ты ее нашел, гражданин Арцеулов?

– Я ее не находил, – сдерживаясь из последних сил, ответил капитан. – Я ее не находил, а вы ее не теряли…

Хотелось закричать, схватить краснопузого за горло…

– Вы отдали ее раненому… умирающему офицеру. Он хотел пить… Помните?

Степа задумался.

– Не-а, – заявил он. – Не помню.

– Это было на самом берегу Белой. С ним была женщина в форме прапорщика, вы сорвали с нее погоны и Георгиевский крест. Вы хотели застрелить раненого, но она упросила вас…

– Какая еще женщина? – махнул рукой Косухин – и осекся.

…Сверкающий снег, умирающие угли костра, призрак в офицерском полушубке. «Когда-то вы уже спасли его…»

Ксения! Ксения Арцеулова!

Он принялся торопливо припоминать – не смог. Тогда, на Белой, они не выходили из боев две недели, и все смешалось в какой-то страшный кровавый клубок…

– Никак, это ты был, беляк? – выговорил он наконец.

– Вспомнил, краснопузый?

Арцеулов отвернулся, чтобы Степа не видел его лица.

– Нет. Не помню, – Косухин виновато вздохнул. – Жену-то твою… Ксенией звали, да?

– Ксенией…

Ростислав даже не стал спрашивать, откуда краснопузому это знать. Если уж генералу Мо приказали забрать у него дхарский перстень, так чему удивляться? Впрочем, все это было уже не важно. Арцеулов попытался вспомнить жуткого монстра, что надвигался на него сквозь кровавое марево – и лицо того, кто напоил его водой. Нет, он не узнал бы Косухина, как и краснопузый не запомнил умирающего офицера. Увы, Степу не удастся напугать до полусмерти, а затем одарить шустовским коньяком и отпустить. Красный командир Степан Косухин умрет вместе с ним, Арцеуловым, через несколько часов, перед рассветом…

Вспомнился сон, странный сон, привидевшийся в Нижнеудинске. Поможет тот, кто уже сделал ему добро, желая зла… И Арцеулову внезапно захотелось все рассказать этому парню, которого он уже устал ненавидеть – и про Ксению, и про приказ Верховного, и про то невероятное, что пришлось увидеть. Но он сдержался: ни к чему. Ни ему, ни Косухину эти тайны уже не понадобятся.

Когда с коньяком было покончено, Арцеулов пытался отдать флягу Степе, но тот отмахнулся и, свернувшись калачиком, лег прямо на холодный пол. Ростислав сел на освободившийся табурет и стал молча смотреть в окошко, за которым сверкало звездами далекое недоступное небо. Косухин что-то бормотал во сне, съеживаясь в комок. Ростислав снял с плеч полушубок и укрыл красного командира…

За ними пришли в начале седьмого, когда на востоке только начинало белеть. Степа мгновенно проснулся, удивленно взглянул на полушубок и молча отдал его капитану. Арцеулов накинул одежду на плечи и даже не стал застегивать крючки. Никто не сказал ни слова.

Полигон казался бесконечным, и Косухин, несмотря на попытки заставить себя думать о неизбежной победе Мировой Революции, успел изрядно замерзнуть. О революции же, несмотря на все усилия, не думалось. Вспоминался брат, смеющаяся Наташа Берг, трехцветная генеральская кошка и почему-то Семен Богораз.

Арцеулов не думал ни о чем – на душе было пусто и черно.

На северном краю полигона, немного в стороне от дороги, по которой они пришли в Челкель, их ждали несколько человек. Среди них Арцеулов сразу же узнал генерала Мо и мрачно усмехнулся. Генерал подошел к ним, несколько секунд смотрел, не говоря ни слова, а затем что-то коротко приказал. Один из конвойных снял шинель и накинул ее на плечи продрогшего Степы.