Евгений Красницкий - Отрок

— Все правильно, Мишаня, все правильно, ты — молодец, только… не мог отче Михаил такого сказать. Он монах, женщин не знает… Видать и правда он тебя думать научил, вот только: не рано ли?

— Но если я все правильно… почему же рано?

— Потому, что даже правильные дела не всегда делать надо.

Только спустя полгода Мишка понял смысл сказанного тогда матерью. Понял, когда увидел, как дядька Лавр нес ее на руках через двор — от саней к крыльцу. Понял, что никому он тогда ничем не помог, и что влез со своим дурацким самомнением туда, где ему делать было совершенно нечего. Влез, не подумав, что в очередной раз выходит за пределы роли пацана, играть которую он был обязан. Играть очень старательно и дисциплинированно именно потому, что жизнь — не игра.

Как простила его за это мать? Размышлять на эту тему было совершенно бесполезно. Ответ на такой вопрос знают только матери. И это совершенно никак не зависит от того, в каком веке они живут.

В чем же тогда разница между XII веком и ХХ? Пожалуй, только в одном: в ХХ веке Мишка не смог бы сослаться на священника, но мог бы сослаться на Интернет. Только вот — подействовало бы?

После произошедшего жизнь на пасеке, вроде бы, не изменилась, только в разговорах, после долгого "обета молчания", нет-нет, да и начали проскакивать темы, касающиеся оставленного села. О том, что огороды, наверно, совсем заглушили сорняки, о том, что скоро жатва и в поле, хочешь не хочешь, надо будет выходить. В конце концов, надо было что-то решать с жильем: то ли готовиться зимовать здесь, и тогда готовить избу к зиме, то ли возвращаться в село, но было непонятно: можно ли?

Мишка тоже ломал голову вместе со всеми, но придумать смог только способ получения достоверной информации из села.

— Мама! А собаки человеческими болезнями болеют?

— Не знаю, не слыхала о таком.

— Значит, если я Чифа в село пошлю, он не заразится, и заразу сюда не принесет?

— Кто ж его знает, а ты что задумал-то?

— Чиф Юльку хорошо знает, если я ему велю, он к ней побежит, а я ему на ошейник грамотку берестяную повешу. В грамотке напишу, что если с собакой зараза может передаться, то пусть Чифа привяжет и сюда не пускает, а если не передается, то пусть напишет: как дела в селе и можно ли нам возвращаться.

— Не знаю… батюшка, что скажешь? Может и правда пса послать?

— А ежели Юлька твоя уже померла? Чиф покрутится, покрутится и назад прибежит, да заразу с собой принесет. Что тогда?

— Можно Чифу на шею что-то яркое привязать — влезла в разговор Машка — Ну, хоть платок. А в грамотке Минька пусть напишет, чтобы Юлька, если живая, платок сняла и у себя оставила. Если увидим, что пес с платком вернулся, значит Юлька померла и дядька Лавр его из лука застрелит. Ай! Мама! Чего Минька дерется?

— Я тебя тогда на твоем же платке и удавлю!

— Михайла! Не трожь сестру! — Рыкнул дед. — Я тебе что сказал! А ну убери руки! А ты думай, что говоришь, курица. Чиф в любое время вернуться может, даже ночью. Что Лавру так и сидеть день и ночь с луком? И откуда нам знать, с какой стороны он прибежит?

— А что ж делать-то?

— Михайла, отпустишь пса не отсюда, а уйдешь подальше в сторону села. Там его и встретишь, если поймешь, что грамотку твою никто не читал… Если поймешь, что грамотку никто не читал, назад не возвращайся. Возьми харчей побольше, топор, нож, ну и прочее, что для жизни надо и поживешь в лесу месячишко. Ежели после этого не заболеешь…

— Батюшка, да что ж ты делаешь? — Заголосила мать. — Не пущу сына на смерть!

— Молчать, баба! Нашим мужикам на смерть ходить — не привыкать! И вовсе не обязательно он помрет!

— Дите ведь еще, ты подумай: один в лесу помирать будет, даже воды подать некому… не пущу!!!

— Лавруха, Андрей, заприте ее и не выпускать! Что уставились? Думаете мне легко? Делайте, что сказано!

Лавр даже не пошевелился. Немой спокойно, с невозмутимым, как всегда, видом поднялся с лавки, и обхватив Анну-старшую поперек туловища, потащил к избушке, первоначально поставленной на пасеке.

— Мишаня! Сынок! Не ходи, не слушай старого, он любого сгубит!

— Не трогай мать, урод! — Мишка догнал Немого и вцепился ему в руку — Опусти, отпусти, я сказал!

Немой, вроде бы, даже и не сильно двинул рукой — отмахнулся, как от мухи, но Мишку словно сбило автомобилем, он отлетел в сторону и покатился по земле.

— Ну, козел, молись! Сам научил!

Рукоятка кинжала привычно легла в руку. В том, что он не промахнется, Мишка был совершенно уверен. В том, что убьет — тоже. И ни малейших колебаний или сомнений… Рука Лавра прервала замах смертельного броска в самый последний момент, Мишка, снова полетел на землю, а когда смог подняться, тела Немого и Лаврентия уже сплелись в схватке.

— Прекратить! Я кому сказал? Лавруха! Прекратить немедля!

Дед шкандыбал на деревяшке, уже занося для удара неизвестно где подобранный дрын. Занести-то занес, но так и остановился с поднятой рукой: дорогу к дерущимся загородили Мишка и Чиф. У обоих, обнажая зубы, одинаково приподнята верхняя губа, а у внука в руке еще и поблескивает отточенная сталь.

— Мишаня-а-а!!!

Крик матери раздался почти одновременно с придушенным хрипом Чифа и тут же правую руку резануло болью — дед фехтовать не разучился, а то, что в руке у него была палка, а не меч — дело десятое. Следующий выпад — тычком в солнечное сплетение заставил Мишку скорчится на земле.

Когда он сумел продышаться и поднять голову, открывшаяся картина красочно иллюстрировала полный и безоговорочный провал бунта против главы семьи. Лавр лежал на земле лицом вниз и, видимо, пребывал в глубоком нокауте. Немой, с окровавленным лицом и в разодранной рубахе подпирал колом дверь в избушке, из-за которой доносились истерические крики матери. В нескольких шагах от Мишки пластом лежал Чиф, а на крыльце нового дома Машка и Анна-младшая суетились возле лежащей тетки Татьяны. Та, видимо, выбралась из дома на крики и упала потеряв сознание. Рядом в два горла ревели перепуганные Сенька и Елька.

Долго разглядывать "пейзаж после битвы" Мишке, впрочем, не пришлось. Созерцание прервал крепкий удар палки и голос деда:

— Ты на кого оскалился, щенок?

Новый удар. Третьего Мишка дожидаться не стал — откатился в сторону, палка ударила в землю.

"Щенок, говоришь? Ну, я тебе сейчас покажу цирк на паровой тяге! Щенков ты путных не видел, отставной майор!".

Мишка еще раз перекатился, но уже не куда попало, а осмысленно — в сторону валявшегося на земле кинжала, потом приподнялся на корточки и прыгнул к оружию. Пальцы уже почти коснулись рукояти, когда Немой, не мудрствуя особо, просто наступил ногой на уже пострадавшую от дедовой палки руку. Мишка взвыл от боли, а Немой ухватив его за шиворот (действительно, как щенка) потащил к деду.