Евгений Красницкий - Отрок

— Это небольшая деревенька. Смотри: если просто точка, то это небольшое селище, если кружочек — селище побольше, если кружок и внутри его точка — еще больше, а если кружок внутри полосками заштрихован — самое большое, из тех, что тут есть.

"Вообще-то, ТАМ маленьким кружком с точкой принято обозначать населенные пункты с численностью от десяти до пятидесяти тысяч жителей. Но ЗДЕСЬ совсем другие масштабы — пятьдесят тысяч жителей может не быть даже в Киеве. Сан Саныч, наверняка сделал на это поправку. Только, вот, какую?".

— Понятно, а далеко отсюда и вот досюда? — Алексей, кажется, решил всерьез заняться изучением географии.

— Сейчас, погоди, покажу, как расстояния измерять.

Мишка выломал из стоящего в углу веника раздвоенную веточку, приложил к масштабной линейке и обрезал концы рогульки так, чтобы расстояние между ними было чуть больше полутора километров. Получился примитивный циркуль.

— Вот, это — верста. — Мишка пошагал «циркулем» по карте от хутора до моста и сообщил результат: — Четыре с половиной версты.

— Понятно. — Алексей забрал у Мишки «циркуль» и увлеченно начал что-то измерять на карте, потом досадливо поморщился и крикнул в сторону дверей: — Эй! Кто-нибудь! Еще свету принесите!

Через краткое время в горницу вошла женщина, оглянула на Алексея с выражением подлинного ужаса на лице, бочком прошла к столу, сунула на него светец с лучиной, подставила широкую миску с водой для падающих угольков и торопливо выскочила в сени.

"М-да, внушил дядя Леша трепет в сердца хуторян. Поразительный он, все-таки, мужик. Иногда бандит бандитом, жестокий до садизма, иногда очень здравомыслящий, "на грани мудрости" наблюдатель, умеющий извлечь полезный урок из любого обстоятельства и преподать этот урок другим, иногда сентиментальный, чуть ли не до сюсюканья. И воин умелый, и человек бывалый, и… матери нравится. Столько всего намешано, прямо по Пушкину — "Ужасный век, ужасные сердца!". Только по-настоящему ужасным будет не нынешний век, а следующий — тринадцатый. Ладно, не отвлекаемся, что там у нас еще имеется?".

Следующий пергаментный свиток оказался совсем маленьким, но Мишка даже не стал его разворачивать, потому что внутри него обнаружились свернутые в трубочку листы бумаги! Желто-серая, толстая, шершавая — нижайшего качества, но БУМАГА! Мишка, вспотевшими вдруг руками, развернул листы. Чистые — неисписанные, пять штук, формат, чуть побольше, чем А4, видно, что отрезаны от листа гораздо большего размера. Мишка так долго перебирал пальцами эти пять листов, что даже Алексей оторвался от карты и уставился вопросительным взглядом. Пришлось отложить пустые листы и развернуть маленький пергамент.

Еще один сюрприз! Даже не глянув на короткий текст, не поняв ни содержания, ни назначения документа, Мишка впился глазами в печать. Она была не восковой и не из какого-то другого материала, используемого для таких целей, не подвешенной к пергаменту на шнурке или ленточке, а оттиснутой прямо на листе — чернильной! Этот бюрократический фетиш произвел на Мишку даже большее впечатление, чем бумага.

В центре печати был изображен Журавль, держащий в клюве извивающуюся змею. Впрочем, качество изображения было такое, что птица, запросто, могла оказаться и цаплей, и аистом и даже страусом, но судя по прозвищу боярина, это, все-таки, был журавль. По краю печати имелась надпись, но в колеблющемся свете двух лучин разобрать ее было совершенно невозможно. Текст же на пергаменте был краток и категоричен: "Как будто я сам приказываю".

— Мандат. — Произнес Мишка вслух.

— Что? — не понял Алексей.

— Здесь написано: "Как будто я сам приказываю". — Объяснил Мишка. — Но не сказано, кому эта грамота дана, любой ей пользоваться может. И обрати внимание: пергамент не новый, скорее всего, достался в наследство от Ионы, а тому от предыдущего смотрящего.

— Это что же, я с этой грамотой могу явиться куда угодно и приказывать?

— Туда, где нового смотрящего еще не видели — да. В острог за мостом, например, не сможешь — новый смотрящий туда уже заезжал.

— А сюда? — Алексей ткнул пальцем в карту. — Как думаешь?

— Если он ехал из Крупницы, то вряд ли — село далеко в стороне стоит.

— Ага! А пути до него от острога — всего лишь день, я подсчитал.

— Ты что, хочешь целое село отсюда увести? Так бесполезно же! Поля не сжаты, огороды не убраны, чем холопов до нови кормить будешь?

— Не я их кормить буду, а ратнинская сотня. Просто так они сюда не пойдут, а за хорошей добычей — с радостью. Обзавидовались же куньевской удаче! Короче, Михайла, давай Корнею грамотку писать. Утром, вместе с ранеными и отправим. Через болото идти — полдня, потом, даже если взять двух сменных коней, в дороге все равно один раз заночевать придется. Так что, грамотку Корней получит только послезавтра. Поднять в седло желающих сходить за добычей, да дойти сюда — дня два-три. Вместе, считай, дней пять. Давай-ка, бери писарскую снасть и пиши. "От Алексея Корнею…".

Мишка развернул один лист бумаги, придавил его края, чтобы не скручивался, шкатулкой и латной рукавицей, откупорил чернильницу. Сам удивляясь тому, как ожили рефлексы более, чем сорокалетней давности, обмакнул перо в чернила и скребанул кончиком пера по краю чернильницы, чтобы согнать излишки чернил и не уронить на бумагу кляксу. Вспоминая, ненавидимые в первых классах школы, уроки чистописания, вывел: "От Алексея Корнею…".

Казалось бы: что такое несколько рядов черточек и закорючек расположенных на желтовато-сером листе? Ну, обозначают они буквы славянского алфавита, придуманного много лет назад монахами Кириллом и Мефодием, ну, складываются они для знающего грамоту в слова и предложения… Но вот, окажется этот листок в руках сотника, и примут на свои спины строевые кони привычную тяжесть всадников и ратного железа, и останутся стоять у ворот женщины, провожая взглядами отцов, мужей, братьев, осеняя их в спину крестным знамением или шевеля губами в наговоре, отводящем беду от защитника и кормильца, от сыночка-кровиночки, от лады ненаглядного. А потом, где-то там, куда унесли ратнинских мужей боевые кони, вырвутся из ножен клинки, изогнут тугие плечи луки, и уставятся смертельными жалами копья в других кормильцев, кровиночек и ненаглядных.

Всего несколько строк, а сколько людских судеб они могут изменить!

Скрипит по шершавой бумаге перо, слагаются в слова буквы…

Вообще-то в Мономаховой редакции "Повести временных лет" сказано несколько иначе, но именно этот вариант широко распространился, благодаря усилиям псевдоинтеллигентов-западников.

Автору прекрасно известно, что слова «колчан», «саадак», даже слово «лошадь» и еще очень многие другие, пришли в русский язык из Степи и прижились несколько позже описываемых событий, но главный герой-то — человек ХХ века, для него эти слова русские.