Валерий Большаков - Закон меча

Пробираясь мстинской поймой, пришлось понервничать – мало того, что заливные луга топкими были, так они еще и открыты для глаз. Пронесло.

Эйрик сын Энунда пробрался через заросли ольхи и выбрался на обрывчик, срывавшийся к шуршащим камышам. Ильмень-озеро раскатывалось до самого горизонта, блестело и переливалось, ветерок погонял мелкую волнишку. Все вокруг было пронизано, пропитано покоем, мирные пейзажи навевали дрему, а избитые ноги просто вопили, требуя упасть на землю и снять колодки сапог. Эйрик послушался своих нижних конечностей – сел, стянул раскисшую обувку, вытянул гудевшие ноги. Пущай подышут маленько…

Конунг до того устал, что даже грызшая его утрата мужской силы оставила ум. И разгром его войска, и потеря знатной добычи – все это отошло на второй и третий план. Что – поражение? На то и война, чтобы кто-то ее проигрывал! Разве он всегда одерживал победу? Нет, порой приходилось отступать, бежать даже. И что? Даже самые грозные звери, вроде льва, коего он видал в Сёркланде, или медведя, бегут, если не могут победить. Нету в том позора. Срам был бы, ежели, скажем, он сам утек, а дружину свою бросил. Так ведь с ним она, дружина его! А кто не с ним, тот сдался. Стало быть, самые сильные и умелые не в плену… И все равно, до чего же жалко все потерять! Людей не жаль, люди смертны. Одни умирают, другие приходят им на смену, подрастают и становятся в строй. Добытого жаль! Сколько мехов… А золотишка нагребли сколько – с баб срывали, по сундукам нарыли… И все, добытое воинским трудом, все пропало!

Затрещали кусты, и Эйрик вздрогнул. Нет, то не местные. Из зарослей выбирался Дюк Славянин.

– Конунг! – сказал он, растягивая губы в улыбке. – Тут к тебе!

– Кто там еще? – проворчал Эйрик, поднимаясь.

– Я это! – сказал знакомый голос, и на бережок выскользнул Вадим ярл, пообносившийся, в изгвазданном корзне, но все с той же ядовитой ухмылочкой на небритой роже.

– И ты здесь, конунг гардский? – усмехнулся Эйрик.

– Смейся, смейся, – протянул Вадим. – Сам небось в дураках остался, чего других подначивать?

– Ладно, – буркнул Эйрик, – ладно…

– Ладно, – согласился Вадим. – Давай договоримся, конунг… Сюда я еще вернусь и устрою всем этим рюрикам и улебам веселую жизнь, но пока… Короче, у меня лодья, у тебя гребцы. Соединимся! Дом в Бирке у меня стоит, перекантуюсь пока под твоею рукою, поднакоплю силенок и вернусь. И тебе кой-чего верну из потеряного…

– Соединимся… – процедил Эйрик. – Это ж с твоей подсказки я здесь оказался!

– У тебя было все, конунг! – жестко сказал Вадим. – Все, чтобы грабануть Гарды и смыться. А ты? С моей, что ли, подсказки лодьи твои пожгли? Это ты Альдейгу спалил! Вот тебе и ответили. А как ты хотел?!

– Цыц! – мрачно ответил Эйрик. – Хватит болтать… Веди к лодье!

Солнце уперлось в зенит, когда из прибрежных камышей выскользнула длинная синяя лодья. Сотня угрюмых викингов сидела на веслах и гребла к югу, направляясь к волокам. Эйрик конунг восседал на месте кормщика и правил. Он глядел поверх голов своих хирдманов, на мутный синий горизонт, и во взгляде его читалась тоска. Эйрик Энундсон ничего не ждал от будущего. Все, что он имел, осталось за кормой Вадимовой лодьи. Он всегда горел желаниями, пламенел энтузиазмом и азартом, зажигая дружинников своих, а теперь… А теперь ему осталось тихо тлеть. Дотлевать в сонном оцепенении пустопорожние годы убогой и нищей жизни. Он глянул вниз, сжал ноги, разжал. Ни искорки… Огарок плоти. Конец.

Долгожданная тишина опустилась на Альдейгу. Убитых убрали с поля брани, снесли под деревья, сложили в рядки – уважительно ко всем, и к захватчикам, и к защитникам отечества. Пленных взяли под стражу и развели по загонам. Раненых уложили в терему – Пончик и Чара верховодили в этом импровизированном госпитале, а дворовые девки обратились в сестричек милосердия. Кровавые лужи засыпали песком. Трофейное оружие охапками сносили в крепость. Мир.

Олег сидел под стеной Воротной башни, держа катану на коленях. Сидел, тупо уставясь перед собой, и ни о чем не думал. Все мышцы ныли – особенно на правой руке. И ноги болели – побегай-ка в полупудовой кольчуге! Да еще панцирь сверху…

Раньше Олег читал, что после баталии воины чувствуют опустошенность. Лично он ощущал покой. Полный покой. Полный и бесконечный – Будда бы позавидовал.

– Олег! – позвал чей-то голос.

«Меня, что ли?..» – проползла ленивая мысль. Из-за угла вышел Хилвуд.

– Вот ты где, – сказал боярин. – Пошли в баню!

– Да я… как-то… – растерянно промямлил Олег.

– Пошли, пошли… Попаримся! И кровушку смоем, и смертушку…

Олег с трудом поднялся – точно, умаялся! – и поплелся вслед за Хилвудом. Боярин провел его в самый дальний угол крепости, туда, где в низинке стоял большой потемневший сруб. Это была банища.

В предбаннике крутился конопатый отрок зим пятнадцати от роду. Хилвуд передал ему оба меча, свой и Олегов, и конопатый с почтением принял оружие. Из мовни меж тем доносился хор голосов, обходившихся, в основном, междометиями, а также кряканьем, стонами, фырканьем и воздыханиями.

– Пошли, – молвил Хилвуд.

И Олег нырнул в маленькую дверцу, из которой дохнуло паром. Пахло квасом, дубовыми листьями, мятой, хвоей, травами, пучки которых висели под потолком, и еще чем-то, неопределенным, но знакомым с самого детства. Вдоль стен стояли лавки, а пол покрывали толстые желтые циновки. Десяток распаренных голых тел потели в мовнице, плескались из деревянных ушатов, терли друг другу спины лыковыми мочалками, чуть не сдирая кожу, зверски охаживали вениками на полках в парильне.

Там гудела открытая топка массивной каменки, бросая в полутьму багровые блики. Бурлил кипяток во вмурованном котле, у дальней стены стояли приземистые бочки со студеной ключевой водой. Пар был добрым, и Олега быстро проняло до костей. Поначалу он вознамерился обмыться и по-тихому уйти, но Хилвуд, отчего-то взявший над Суховым шефство, не отпустил. Дозволив наскоро сполоснуться, Хилвуд снова поволок Олега в парильню, в самое пекло, где впору супы варить, а не живых людей запаривать, – и давай вениками стегать, то хвоей охаживая, то листом.

В предбанник Сухов выполз, едва дыша. Обтерся полотенцем, оделся во все чистое – отрок выдал, вышел, вобрал полну грудь чистого воздуху и ощутил, что жизнь дается дважды, и второй раз случился только что. Истома в теле была, а усталость, надлом душевный исчезли – выпарились, возогнались. Потягиваешься с приятностью… Хорошо!

– Пошли! – вынырнул сзади Хилвуд. Опять «пошли!» Куда «пошли»? Зачем? Сонными, ленивыми пчелами роились подозрения, предположения, догадки…

Хилвуд вывел Олега к гриднице, к ее крыльцу, по которому подняться мог только воин из дружины конунга. Сейчас на крыльце, отвалившись на подушки, полулежал Рюрик – бледный, слабый, от шеи до пояса перемотанный чистой льняной тканью. Рядом с ним возвышался Улеб конунг. Сам-то рейкс еле языком ворочал, а у Улеба глотка, что твой репродуктор, – любого переорет.