Владимир Панин - Карельский блицкриг

Дать ему сразу под командование дивизию или корпус было невозможно в связи с отсутствием таковых. Пока они числились только на бумаге и едва лишь начали обретать свои боевые контуры. Кроме того, продолжал играть свою отрицательную роль «польский литер». Сам Ежов, придумавший и пустивший его в дело, уже был арестован и давал признательные показания по поводу своей вредительской деятельности, но литера никто не отменял.

О нем не говорили, но он незримо присутствовал при принятии кадровых решений. Да, реабилитирован, да, восстановлен в звании, но кто его знает, вдруг вспомнят о неотмененном приказе и тогда спросят по всей строгости.

Так назначение комдива повисло в воздухе, и он был временно прикомандирован в штаб Киевского Особого военного округа в распоряжение командарма Тимошенко. Тот хлопотал за Рокоссовского, когда он был «в гостях» у Николая Ивановича, и с радостью взял его к себе, невзирая на осторожный шепоток кадровиков. Один толковый и грамотный командир в сто раз нужнее и полезнее на поле боя, чем десяток исполнительных исполнителей приказов командования.

С одним из таких исполнительных исполнителей комдив столкнулся, занимаясь «проталкиванием» застрявшей пехоты по направлению к Львову. Отказавшись от положенной ему как наблюдателю машины, блестящий кавалерист, Рокоссовский, не раздумывая, поменял ее на коня. Ведь его не нужно было заправлять дорогим бензином, и он мог пройти по любой дороге, независимо от того, шоссе это или залитая осенней водой непролазная грунтовка.

Узнав в штабе армии, по каким дорогам идет переброска пехоты, комдив выбрал второстепенное направление, справедливо полагая, что на главном направлении «толкачей» хватает и без него. Двинувшись в путь по грунтовой дороге, ближе к обеду он натолкнулся на застрявший на ней пехотный батальон. В отличие от многих дорожных пробок, вызванных неправильной регулировкой идущих в наступление войск или ужасным состоянием дороги, этот затор возник в результате вооруженного сопротивления польских военных.

Засев в одном из местных фольварков, они огнем из пулеметов и ружей не позволяли целому пехотному батальону Красной армии пройти по проходящей вблизи его дороге. Главными очагами сопротивления поляков были каменные сараи и бетонная силосная башня. Столь надежная защита, в сочетании с открытой прилегающей к ним местности, позволяла им оказывать советским солдатам долгое и упорное сопротивление.

Первыми на фольварк натолкнулась группа солдат, выполнявших роль головного дозора. Попав под разрозненный огонь засевших за каменными стенами сарая поляков, они доложили комбату Гусыгину о малочисленности солдат противника. Привыкший к подобным одиночным очагам сопротивления, тот приказал командиру первой роты старшему лейтенанту Зорькину выбить «польскую сволочь» из фольварка и обеспечить свободный проход батальону.

То, что эта «сволочь» умеет больно кусаться, выяснилось, когда наступающие цепи роты угодили под шквальный огонь двух пулеметов и целого взвода стрелков. Свинцовый дождь, обрушившийся сразу с двух сторон на пехотинцев, заставил их попадать на землю и торопливо искать укрытия от пуль противника. Видя столь неподобающую для советского воина-освободителя трусость, политрук Заворыкин предпринял попытку поднять их в штыковую атаку, дабы быстрым и стремительным ударом выбить окопавшегося в фольварке врага.

Перебегая от одного лежавшего солдата к другому, он яростно размахивал револьвером и указывал им, куда следует наступать. В порыве праведного гнева он схватил одного солдата за ворот гимнастерки, заставляя парня встать во весь рост. Неизвестно, чем все закончилось бы дальше, но пулеметная очередь, ударившая со стороны фольварка, прошила несчастного солдата насквозь и ранила неистового политрука в левое бедро. Оба тела рухнули на землю, и, словно по неведомой команде, солдаты стали спешно покидать поле боя.

Итогом встречи освободителей с хозяевами местных земель стало семь человек убитых и восемнадцать раненых, среди которых был сам Заворыкин. Когда Гусыгину доложили об этом, капитан помертвел лицом, а затем разразился отборными проклятьями в адрес проклятых белополяков. Ругал он их искренне, но его крики не отменяли приказ командования идти на Львов. Обходить ощетинившийся огнем фольварк означало потерять несколько часов, а это значит не успеть выйти вовремя к назначенному командованию рубежу. Необходимо было любой ценой подавить сопротивление противника, и капитану предстояло определить эту цену.

Определенную помощь батальону оказали две бронемашины, нагнавшие его по пути следования. Огонь их пулеметов несколько сократил численность защитников фольварка и даже привел к молчанию один из пулеметов. Но когда по приказу комбата солдаты вновь поднялись в атаку, оба пулемета дружно встретили их огнем.

Если бы бронемашины двигались вместе с пехотными цепями, они, возможно, заставили бы противника умолкнуть, но этого не случилось. О совместных действиях пехоты и бронемашин двадцатидевятилетний капитан слышал только краем уха, но вот как проводить их – это он представлял слабо. К тому же у бронемашин вот-вот должно было кончиться горючее, и экипажи машин заглушили свои моторы.

От новой неудачи и новых потерь Гусыгин окончательно скис. Настоящая война разительно отличалась от тех маневров, в которых он участвовал прежде. За два года пройдя путь от командира роты до командира батальона, он так и остался хорошим исполнителем чужих приказов, но не более того. С хорошей анкетой и показателями строевой и политической подготовки, он прекрасно подходил на должность комбата в мирное время, но совершенно не годился в военное. Оглушенный и испуганный неудачей, Гусыгин никак не мог принять самостоятельного решения относительно судьбы вверенных ему трехсот с лишним людских жизней.

Отправив в полк нарочного с докладом о боевом столкновении с поляками, он с ужасом ждал решения комполка и ничего хорошего в нем для себя не видел. Единственным выходом до того, как начальство примет свое грозное и, скорее всего, карающее решение, капитану виделся штурм фольварка всеми силами батальона. На это его настраивал неутомимый политрук Заворыкин, дожидавшийся отправки в медсанбат.

– Только смелые и решительные действия смогут смыть ту постыдную трусость, которой покрыли себя солдаты из роты старшего лейтенанта Зорькина! Под прикрытием огня бронемашин надо смело атаковать позиции врага и выбить их из укрепления! – вещал недостреленный политрук, и комбат был в принципе с ним согласен. Но при этом он хорошо понимал, что батальон понесет ощутимые потери, и за них в первую очередь спросят с него, а не с Заворыкина. Поэтому для прикрытия своей спины он приказал собрать совещание командиров рот, чтобы принять нужное решение коллегиально.