Арсений Миронов - Украшения строптивых

Лично я болел за старуху. Все-таки она билась сразу с тремя противниками! Ие, бабка! Давай-давай! Фофана им, фофана в лобешник! Оле-оле-оле! Старушка отважно встретила натиск седых хищников: хлесткий удар костяной лапы — и первый волк, визгнув, наискось отлетел в воду, разматывая за собой клубочек родных внутренностей. Наша половина стадиона радостно взревела. Я кинулся обниматься с мухами и воронами.

Увы: вскоре противник перехватил инициативу. Вторая Стожарова волчица оказалась ловчее покойной коллеги: запрыгнула бедной бабке на плечи и намертво вцепилась в загривок. А тут и Стозванка подоспела: вертя взмыленным крупом, принялась наотмашь мочить старушку копытами. При этом грудастая кобыла весело повизгивала и мотала облонденной гривой, заплетенной в хитрую косицу. Бабка ушла в глухую защиту, плюясь пылью и ужимаясь в угол ринга…

Вдруг раздался приглушенный хлопок. Видать, кто-то из фанатов кинул на ринг петарду. Ах, вовсе нет! Гораздо серьезнее. Стозванка обмерла, присела на мощные задние ноги и — удивленно обернулась. Любопытное дело. Прямо в лошадином лбу — меж изумленных сиреневых глаз — появилась темная дырочка. Тридцать восьмой калибр, догадался я и вздохнул. Когда-то у нас со Стозванкою была маленькая межвидовая любовь… Прощай, кобылица молодая, в мелки кольца завитая. Так и не довелось испить чашку чая на двоих…

Стозванка еще тихо заваливалась на бок (придавливая визжащего волка) — а уже второй хлопок распорол внезапную тишину над стадионом. На этот раз удивилась старенькая Корчала. Она не успела даже наспех нацарапать завещание. Пуля была дурой. Она по-дурацки щелкнула бабушку повыше переносицы. Бабка огнисто икнула (из ушей ударило дымом) — и повалилась на спину, в мягкую воду.

Некоторое врямя над полем боя стояла тишина — только ритмичный хруст от моргания выпученных глаз ошарашенных зрителей. Наконец фанаты начали приходить в себя, свыкаясь с жестоким ударом судьбы. Вороны и мушки скорбно потянулись к остывающему телу лошедевы. Рыбки и рачки, вздыхая и давя друг друга, собрались на мелководье — проститься с новопреставленной старушкой. Напрасно. Оплакивать и кремировать было уже некого: тела волшебных жриц растаяли за полторы минуты. Серебристая туша лошедевы размякла как глыба дешевого пломбира и резко превратилась в лужу лунного молока, от которого валил теперь зловонный дух испарений. Костлявое тело старушки потрескалось и с хрустом распалось на тысячу маленьких грязных камушков.

А я осторожно высунул голову из травы и приступил к внимательному озиранию окрестностей. Откуда постреливают? Поразительно. Снайперов не виднелось. Зато конкретно виднелась тонкая фигурка в сарафане цвета хаки — невдалеке, возле плотины. Сельская девушка (почему-то незнакомая — до сих пор!) стоит на краю дамбы и… кажется, удит рыбу! Йо-майо. Вокруг бабки с кобылами бьются, а барышня карасей улавливает. Окрест крушатся черепа, а у нее румянец на смугленьких щечках. Чисто случайно рядом оказалась. Ангел. Интересно: ствол с глушителем у нее за корсажем или под юбкой?

Вальяжно приподнявшись из травы, я урегулировал прическу и, вложив длани в карманы, неспешно подгреб к девушке. Ух ты! Хорошенькая. Сорочка гордо топорщится на груди, и я знаю почему — там спрятаны классные штуки. Продолговатые авиабомбы с красными кнопками. Точно-точно, Бивес! А вот сарафан странноват: в мутных разводах, будто камуфляж. И взгляд недетский: отмороженный.

Приближаясь, я разглядывал это чудо в сарафане. Поначалу принял цыпочку за цыганочку: кожа цвета растаявшего «Тоблерона» с миндалем, глаза — не то карие, не то грязно-зеленые. Жесткие волосы в традиционную русскую косу не увязываются — скорее напоминают ворох стального троса в мазуте. Однако… нет, не цыганка. Я понял это, приблизившись. Цыганки такого роста не вызревают. Гы, парни: феномен. Девочка была почти двух метров в высоту!

Впрочем, не влияет.

— Капитан Бисеров, участковый инспектор, — представился я, потирая руки и проницательно щуря правый глаз. — Предъявите, барышня, документики.

Загорелая фифочка тряхнула головой (звякнули висячие славянские кольца у висков, густая связка вьющейся проволоки со звоном развалилась по плечам) и — презрительно повела ресницами, будто отодвигая участкового Бисерова на добрых три метра в сторону. Вцепилась бронзовой лапкой в удочку, аж ногти побелели — все, отныне не оторвет огромных глаз от поплавка.

— Тэк. Прописочки московской не имеем… Лицензии на рыбную ловлю не имеем… Непорядок, гражданочка, — промычал я, уже не пытаясь отвести левый (неприщуренный) глаз от кричащих выпуклостей под сарафаном. — Придется вас… этого-того… обыскать для начала.

— Спокойно, десперадо, — жестко сказала девка, блеснув темным глазом. — Не прикасайся ко мне, незнакомый сеньор. Я — честная молодая особа из небогатой семьи! В моей стране девушки умеют обращаться с навахой…

Я поймал себя на парадоксе. Вроде бы, по инструкции, полагалось немедленно и тщательно обыскать подозреваемую (например, вон в том прибрежном кустарнике). Однако выполнять инструкцию не хотелось. Фу, дылда чумазая. Небось грязнуля; на вокзале ночует. Дикарка; зубы ниткой не чистит. И ножик в кулаке зажат… Однако — надо сохранить лицо. Если не обыск — хотя бы протокол необходим.

— Это вы, гражданочка, из пистолетика стреляли? — спросил я строго, безуспешно стремясь сохранить лицо (проклятое лицо норовило строить глазки, улыбаться и плотоядно облизываться).

— Ах, красавчик! Ты шутник и балагур, настоящий мачо! — неожиданно ласково воскликнула дылдочка. — Знаешь, королевич, ведь я — всего лишь скромная поселянка. Что мне делать? В нынешнем году либералы победили на выборах, маис не уродился, кофе завяло на корню, а пальмовое мыло так подорожало! Тетка Урсула Макондо де лос Бурритос приказала идти на реку… За день нужно наловить на всю семью, а ведь у меня четырнадцать младших сестер, три сумасшедших бабушки и один незаконнорожденный дядя!

И она указала нежным пальчиком на корзинку. Внутри действительно лежала рыба — с полдюжины заспанных тихоокеанских анчоусов. Не придерешься, тля.

— Какая-то вы… подозрительная гражданка будете, — проворчал я. — Откуда взялись такие загорелые и бодрые? В стране, между прочим, июньский авитаминоз, морошка не уродилась, циклон на пол-России! Уж не иностранкой ли являетесь часом?

— Ах, милый сеньор! — страстно зашептала девица, играя изящными бровями. — Умоляю, не спрашивайте меня об этом… Это так тяжело, сеньор алькальд. А вы всегда заставляете меня говорить об этом и еще задаете эти страшные вопросы. А ведь и милая донна Роза тоже все время спрашивает, и дон Маракуйя да Маледиксьон, этот симпатичный продавец кофе из столицы, прежде чем зарезать любимого бойцового петуха, спрашивал свою покойную супругу. И даже подлая стерва Эсмеральда де лос Пажамас хотела спросить меня об этом, когда сажала мальвы. Да и старенький генерал Паджеро Мондео эль Ниньо, бывало, нет-нет да и спросит об этом, умирая. А ведь я сама часто спрашиваю себя: неужели я и правда вовсе не изменяла вам, и дону Родригесу, и покойному генералу Сомосе с проклятым доном Алехандро-и-Кристобалем-и-Санчесом, как утверждает эта стерва Мария-Эрнандес! И ведь не добавляла же я стрихнин в кофе этой стерве Летиции! И ребенок был не мой, а кухарки Амаранты… О! временами с ужасом думаю: «что, если я — это вовсе не я, а моя родная сестра?» Ах, милый сеньор, если бы вы знали… если бы ваше благородное сердце могло сострадать горестям честной девушки, скромной поселянки…