Руслан Галеев - Каинов мост

— Ты как будто домой вернулся, — проворчал я, вылезая из трубы.

— Так и есть, нига Рома, — щербато улыбнулся Монгол, — так и есть. В одном из подвалов в нос неожиданно ударила жуткая смесь аммиака и керосина: характерный запах зараженного пэпээсовским маркером асфальта.

— Тс-с-с, — прошептал Монгол и прижал палец к губам, — они наднами.

Я кивнул, давая понять, что все понял. Одно радовало: теперь я знал, что на какое-то время мы приблизились к поверхности почти вплотную.

Но потом снова потянулись коридоры, подвалы и лестницы, ведущие вверх и вниз, и я потерял всякое представление о своем месте в этом жутком пространстве Босха. Не помогали даже инстинкты и рефлексы курьера: я просто не знал, где мы. Комнаты и кладовки, тупики, скобы в стенах, пустые трубы и паутина проводов, двери, приставленные к стенам, двери, висящие на одной петле, двери, валяющиеся на полу, и, наконец, дверные проходы без дверей. Иногда мне казалось, что мы блуждаем в этих катакомбах целую вечность, а не несколько часов.

В какой-то момент мы наткнулись на бригаду флегматичных крысоловов. Они тихо наигрывали на гаммельнских дудочках и не обратили на нас никакого внимания.

— Стабильно здесь ошиваются, — усмехнулся Монгол. Я было приложил палец к губам, но Монгол отмахнулся: — Забей, они же глухие. Все крысоловы глухие.

— А они не стукнут на нас? — спросил я.

— Не думаю, — сказал Монгол, ныряя в очередной коридор, — они же крысоловы. Какое им дело до людей?…

Прошло еще около получаса, и мы вновь вышли к винтовой лестнице. Эта, впрочем, была пошире и казалась менее старой. Скрипела, правда, так же оглушительно, хотя ее ступени и были присыпаны бурыми опилками, впитывающими звук шагов… К тому же мы уже не спускались, а поднимались.

— Готов встретиться с легендой московского фольклора? — спросил вдруг Монгол и подмигнул мне.

— С какой легендой?

— Тихо…— Монгол снова приложил палец к губам и хитро усмехнулся. — Давай подождем немного. Сигарета есть?

Мы довольно высоко поднялись по лестнице. Я устал и был рад передышке, решив для себя, что если уж я доверил Монголу свою шкуру, то теперь не имело смысла идти на попятную.

Мы закурили и стали ждать: Монгол — хитро скалясь и что-то бормоча себе под нос, а я — просто так.

Когда выровнялось дыхание и утихомирилось стучащее в висках сердце, я, к своему удивлению, услышал странную, некрасивую мелодию. Кто-то наверху, скрытый несколькими спиралями лестницы, тихо напевал, изредка, как и Монгол, бормоча что-то невнятное… Я вопросительно посмотрел на Монгола, но тот приложил палец к губам и стал медленно подниматься. Помедлив, я двинулся за ним. Уже через несколько витков лестница кончилась, и мы оказались в небольшом помещении, сыром и неприятно промозглом. Стены из побуревшего от времени и сырости кирпича казались склизкими и холодными. Кое-где из стен торчали железнодорожные костыли: на одном из них висел намотанный кольцами провод с пыльной, гнойно-желтушной лампой, которая почти не давала света. Лампа слегка покачивалась, заставляя неверные тени бегать из одного угла в другой. На втором костыле висел подрамник с неровно натянутым грубым холстом, а перед ним стояла, напевая себе под нос некрасивую мелодию, с пятнистой палитрой в левой руке и десятком разномастных кисточек в правой легенда московского фольклора… И я вновь подумал, что в последнее время многое из того, во что я раньше отказывался верить, обретает плоть и смысл.

Низовой Художник работал усердно и увлеченно. Он не обратил на нас никакого внимания, то нанося на холст мазок, то отходя на шаг и окидывая свою работу критическим взглядом. Сам Ниху выглядел именно так, как описывали его темными ночами в палатках пионерлагерей и комнатах студенческих общаг: тощий и невысокий, с всклокоченной шевелюрой бесцветных волос, бледный из-за постоянной нехватки солнечного света, с непропорционально длинными руками… Я перевел взгляд на холст, но не увидел ничего, кроме разрозненных цветовых пятен…

— Здравствуй, Ниху, — вполголоса поздоровался Монгол.

— А-а, здравствуй, Монгол, — оборачиваясь, произнес Ниху. Я вздрогнул, заметив, что оба его глаза заклеены квадратами лейкопластыря — из-под левого сочилась омерзительная влага. — Кто это с тобой? Запах незнакомый…

— Это курьер, о котором я тебе говорил. Нам нужна дверь…

— Да-да, припоминаю… ты заходил как-то… Недавно ведь?

— Вчера…

— Да-да, — Ниху снова отвернулся к холсту и резким движением нанес на него неровную черту бледно-зеленого цвета, — знаешь, что я пишу сейчас, курьер?

Монгол обернулся ко мне и кивком велел подойти поближе. Я повиновался, хотя чувствовал, как по коже бегут мурашки страха. Если одна часть легенды о Низовом Художнике оказалась правдой, что мешало и второй части оказаться таковой? Чем-то (или кем-то?) он должен был питаться. Я подошел, аккуратно опустив руку в карман и сжав рифленую рукоять «макара»…

— Я ведь тебя спросил, курьер, — тихим, холодным, как само это помещение, голосом сказал Ниху, — как ты думаешь, что я пишу?…

— Если… — слова попытались застрять у меня в глотке, и я сглотнул, проталкивая комок, — если верить тому, что я слышал, ты рисуешь будущее.

— Возможное будущее, — уточнил Ниху, добавляя к бледно-зеленой черте кислотно-желтую, — все художники в той или иной мере рисуют будущее. Реже прошлое. Но прошлое всегда мертво. Оно прошло, оно статично. А будущее — интригует… Но я рисую даже больше, чем возможное будущее. Я рисую весьма вероятное будущее. И знаешь, курьер, я пока ни разу не ошибся.

— Да, я слышал.

Низовой Художник отошел от холста и некоторое время смотрел на него двумя грязными крестами пластыря: одним сухим, с зелеными точками, вторым мокрым и потемневшим… Мне жутко хотелось отступить, но Монгол заметил это и покачал головой. И я, сделав над собой усилие, не двинулся с места.

— Вот смотри, — сказал Ниху и указал пальцем на большое белое пятно, — это Пинас… А это, — он перевел палец на две черты желтого Цвета, — это тигровые манипулы генерала Фальстата. И все это вместе — Пелопонесская битва…

— Пелопонесская? Но разве это будущее?

— Разумеется. — Ниху улыбнулся, показав ряд острых зубов. — Эта Пелопонесская битва еще не случилось. Она начнется послезавтра, в половине восьмого утра, когда Фальстат поднимет мятежные войска. Ну, может, я и ошибаюсь на неделю-другую, это не имеет никакого значения. А вот это, — он ткнул пальцем в неровный квадрат черного цвета, — это Гарибальдийская тюрьма, откуда мятежники выпустят заключенных, в том числе и группу «Особь»…

— Я что-то слышал о них…

— Услышишь и еще, — кивнул Ниху, — через полчаса ты будешь у Фальстата, и там у тебя будет возможность услышать об этом и о многом другом.