Александр Трубников - Рыцарский долг

Он уже начал выбиваться из сил, когда голоса почти затихли, а стена, наконец, приблизилась и чернела в двух-трех шагах, так что он мог разглядеть камни, из которых она была сложена и грубые полосы скрепляющего их раствора. Теперь он мог разглядеть и Серую Степь.

Туман, встающий сразу за стеной, начал редеть, и в нем проступили очертания знакомых ему людей. Совсем неподалеку брел, уходя в туман, брат Арман, впереди него двигалась беспорядочная толпа найманов. В полусотне шагов, почти на грани видимости он различил отца, который ему улыбался и приветственно махал рукой. Там было еще много знакомых людей, но Жак не смог их всех рассмотреть, потому что его внимание приковал стоящий почти у самой стены высокий широкоплечий старик с раскосыми глазами, который кого-то неуловимо ему напоминал. «Вот так же будет выглядеть Толуй, когда состарится», – вдруг понял он и в то же мгновение встретился со стариком глазами. Тот, словно читая его мысли, отрицательно покачал головой, и от уголков его рта к подбородку побежали две глубокие складки, словно мысли Жака стали причиной глубокой скорби.

Жак наконец-то подбежал к самой стене – она оказалась ему по грудь. «Мне нужно обо многом поговорить с этим стариком, – подумал он, кладя руки на холодный шершавый камень. – Ему известно то, о чем не знает никто из тех, кто жил и будет жить на Земле». Он подтянулся, чтобы перелезть на противоположную сторону, но вдруг старик грозно нахмурился, взмахнул рукой, словно отгоняя его назад, и начал приближаться быстрыми широкими шагами. И было в приближении старика что-то настолько неумолимо жестокое, что Жак, не медля, откинулся назад и рухнул обратно, отдергивая руки от стены, словно камни вдруг превратились в горящие уголья. Но земля под ним куда-то исчезла, и теперь стена оказалось очень высокой – выше стен Тира и Багдада, выше стен самой Акры. Жак падал вниз, и это падение продолжалось и продолжалось, пока свет у него в глазах окончательно не померк…

Трансиордания, шестнадцатый день сафара 626 года хиджры (1229 г. от Р. X., 14 января)

Долго, бесконечно долго его окружала со всех сторон одна лишь вязкая темнота да отдаленный неразборчивый шум. Жак был слеп, нем, почти глух и беспомощен. Сам себе он казался недвижной водяной мельницей, что стоит на обмелевшей по зимней поре реке, берущей начало в горах Ливана. И как долго это продолжалось, было ему неведомо.

Однако в конце концов наступил момент, когда совсем было иссякший ручеек начал медленно, но неуклонно превращаться в полноводный поток. Казалось, будто тающие под весенним солнцем снега, белыми епископскими шапочками укрывающие далекие горные вершины, побежали вниз, в долину веселыми журчащими струями, и вода, наполнив пересохшее русло реки, стала понемногу налегать на лопасти мельничного колеса. Медленно, со скрипом колесо провернулось, приводя в движение застывший с осени механизм, – вначале вал, вслед за ним большие деревянные шестерни и, в конце концов, тяжелые мельничные жернова. Время, до сих пор неизмеримое и неощутимое, начало понемногу оживать. Подобно падающей воде, шум, до этого слитый в неразборчивый шелест, стал разрастаться, тесня темноту и заполняя все окружающее пространство, пока не рассыпался на отдельные звуки, которые он понемногу начал различать и узнавать. Оказалось, что в далеком шелесте все это время жили свист ветра, хлопанье незакрепленного навеса, блеяние коз, стуки, возгласы, треск горящих в костре поленьев, а главное – топот, фырканье и храп множества коней, среди которых он вдруг распознал до боли знакомый голос своего Бургиньона.

Вслед за способностью различать и узнавать знакомые звуки к нему возвратились и ощущения. Ноющая боль в плече. Ветерок, ласкающий лицо. Бегущий по руке муравей, нытье затекшей от долгого лежания спины. Очнувшаяся память, откликаясь на жалобы тела, которое все настойчивее давало знать о себе и своих нуждах, незаметно начала услужливо подносить ему одно воспоминание за другим.

Жак снова ощутил себя Жаком из Монтелье, сержантом крестоносного братства рыцарей Святого Гроба, посланником, везущим в Иерусалим тело усопшего императора монголов. Он припомнил, что первопричиной всего, что происходит с ним теперь, стала поющая стрела, предназначенная хану Толую. Но вскоре и воспоминания пришлось отложить, потому что в его сознание, не церемонясь с более тонкими материями, вторглись многочисленные запахи, главным из которых был принесенный ветром дым костра, напитывающийся сочным, щекочущим ноздри запахом жареного мяса.

Жак сглотнул накопившуюся во рту слюну и попытался открыть глаза. Он разлепил чуть не склеенные веки и сощурился, привыкая к нестерпимо яркому свету. Вскоре расплывчатые пятна начали принимать четкие очертания и превращаться в привычные предметы. Перед ним серела холщовая стена походной палатки, валяющийся на утрамбованном полу глиняный кувшин и гора разномастной степной травы, скорее всего приготовленная на замену его нынешней лежанке. Предметы становились все резче, проявлялись невидимые до сих пор подробности – прямо перед собой, на расстоянии вытянутой руки он разглядел темно-коричневый кокон, прилепленный к отломанной ветке. По спинке кокона медленно двигалась трещина.

Что ощущает куколка, ожидая метаморфозы? Помнит ли она, кем была раньше? Знает ли, кем станет после того, как в назначенное Господом время разорвет сковывающие нити и покинет свой кокон?

Трещина добралась до острого конца. Кокон распался на две половинки, и из него, смешно шевеля влажными усиками, появилась большая бабочка. Бабочка немного посидела, перевела дух и, неуклюже перебирая лапками, двинулась вверх по стеблю. Добравшись до самого верха, она зависла, расправляя и высушивая крылья, до сих пор лежавшие у нее на спинке мокрым сморщенным плащом. Жаку вдруг захотелось дотронуться до бархатного тельца, но едва он попробовал протянуть руку вперед, как левое плечо дернула боль, и он невольно застонал.

Тихий, ему самому едва слышный стон произвел неожиданное действие. Словно мановением волшебной палочки или заклинанием волшебника то, что он сначала принял за сваленную в углу палатки бесформенную кучу сена, вдруг зашевелилось и начало подниматься на ноги, приобретая очертания человеческой фигуры. Фигура устремилась к Жаку, спугнув по дороге бабочку, которая, расправив красивые яркие крылья, запорхала под потолком. Проснувшийся человек склонился над постелью. Растрепанные волосы с запутавшимися веточками, помятое после сна лицо кого-то разительно напоминали. Жак задумался, несколько раз моргнул и глубоко, полной грудью вздохнул. Склонившееся над ним лицо озарила улыбка. Сиделец выпрямился и понесся в сторону выхода, крича голосом жонглера Рембо: