Дмитрий Володихин - Убить миротворца

Теперь он оглаживал свое тело, смывая чистящий и ароматизирующий химикат. Обожаемая замедлила движения и поглядывала на Сомова с нескрываемым интересом. Зрачки ее совершили несколько челночных рейсов вниз-вверх, потом остановились примерно посередине. Где-то Дмитрий вычитал выражение «глаза затуманились»; понятно, никакого тумана в помине нет, сколько ни всматривайся. Но, кажется, изменяется в такие моменты сама консистенция глаз, их, что ли, химия, состав жидкости или разум ведает еще какая анатомофизиология… Одним словом, Пряхина пялилась на него, как лунное лицо пялится на города и людей в новолуние. А именно, с нещадным любопытством. Словно всего пять секунд назад обнаружила в своем санблоке наличие обнаженного… экземпляра. Вытянула руку и прикоснулась кончиками пальцев к его бедру.

— Димочка, ты не знаешь, почему я до сих пор трачу на тебя свое драгоценное время? Ты ведь, прости за откровение, не красавец…

В первый раз, услышав такое, он одеревенел и выдал… мм… какую-то соответствующую гадость. Не понимал еще… Естественно, все сорвалось. Теперь, наученный долгим опытом, он ответил, как ей и нужно:

— Пожалуй, нам пора уложить твое имущество в постель и раздвинуть ему ноги.

— Какая самоуверенность! Чем ты, собственно, заслужил?

Обожаемая похлопала его по бедру, как хлопают лошадь по крупу. Лошадь и процесс хлопанья Сомов видел в игровых информпрограммах о древних временах.

— Это не я заслужил, это ты снизошла до… о!

Ладонь-лопата ухватила плоть у него на боку и немилосердно сжала ее.

— Что — о? Где — о? Какое еще — о? А?

Пальцы обожаемой поползли ниже…

Сомов наклонился вперед и прижал голову Мэри к своей груди. Пряхина моментально оттолкнула его. Сорвала полотенце и бросила в лицо.

— Оботрись сначала, простофиля! Сухой мокрого не разумеет. А я, как ты понимаешь, пошла.

Дверь — хлоп!

Надо ли комментировать с какой скоростью Сомов сделал себя сухим?

…Мэри в самом начале обнимала его с яростью и жаждой обладания. Совсем недолго — лишь несколько мгновений, но вкладывала в объятие всю силу. Ей как будто требовалось подтвердить для самой себя: да, сейчас рядом лежит мое имущество, качественное, полезное, горячее имущество, а не что-нибудь иное. Впрочем, он не возражал. Это было приятно.

Потом обожаемая всегда отталкивала его и откидывалась на подушки, закрыв глаза. Сейчас — как и всегда. Сомов давным-давно научился воспринимать это ее движение как приказ: «Работай!». Сначала не понимал. Пытался получить удовольствие одновременно с ней. Постепенно, путем проб и ошибок, дошел до ясного понимания — так нельзя. Мэри отродясь не бывала горяча. Ее желание требуется ловить и хорошенько «оформлять», иначе оно будет безвозвратно потеряно. Так тоже случалось… Она не лгала, не кокетничала и не капризничала, что пожалуй, стало самым большим откровением для Сомова. Оказывается, в постели она не умеет лгать, кокетничать и капризничать! В постели она уязвима и беззащитна. Обожаемая действительно нуждается в очень долгой, терпеливой и… как бы получше выразиться? наверное, технологичной «доводке». Все иные модели получения удовольствия от секса удавались один раз на двадцать.

Сомов честно и с немалым наслаждением уподоблялся каком-нибудь настырному геологу. Где эта проклятая жила! Здесь? Нет. Здесь? Нет. Может быть, здесь? Да, кажется… ээ… да-да-да-да… ой! под землю ушла, мерзавка. Еще разочек, левее… еще левее… Есть! Она, родимая!

И Мэри вздрагивала, закусывала губу, хватала его за плечи, показывая: точно, она! Давай, Димочка, давай, рыбка!

Она никогда не кричала, не стонала, не шипела и не ойкала в постели. А когда очень хотела сделать что-либо подобное, кусала себе губы и все-таки удерживалась. Пряхина не любила показывать, будто она получает от него хоть самую малость. «Секс для здоровья, милый, больше ничего у нас нет». Сомов знал: правды тут меньше половины, но ему удобнее было подыграть, а не устраивать дискуссию. Он сам никогда не испытывал желания пошуметь, занимаясь любовью. Ни единого раза. Дмитрию не требовалось питаться собственными губами… Напротив, иногда, собираясь сделать приятное обожаемой, он занимался добросовестной имитацией: тоненько постанывал или усердно сопел. Ей нравилось. Конечно. И не могло не понравиться. Обожаемая так хотела, чтобы он тоже терял над собой контроль и расстегивал ремешки лат… А Сомову нетрудно было сделать вид, словно так оно и есть. Сегодня он тоже подарил ей, кажется, весьма эффектное ритмичное оханье.

— Сейчас! — шепнула она.

И Сомов соединился с обожаемой.

Невозможно угадать момент, слиться в одно до самого конца и завершить композицию дуэтом. У них с Мэри, во всяком случае, ни разу не получалось. С другими женщинами — сколько угодно. А вот Пряхину требовалось обязательно пропустить вперед…

На несколько секунд Мэри забывает все на свете. На несколько секунд она как маленький зверек, выглянувший из норы и почувствовавший великолепие мира. На несколько секунд она оставляет все свои защитные сооружения ради мимолетного счастья. Младенец в такие моменты защищеннее, чем она.

Именно ради таких моментов Сомов не оставляет Мэри, терпит ее капризы, принимает ее правила игры. Потому что эта сильная и красивая женщина оказывается его имуществом. Его вещью, его рабой, его инструментом… неважно. Чувство обладания играло в нем самыми разными оттенками и всегда бывало необыкновенно сильным. Только оно и стоило такой возни. Зато оно ее точно стоило…

Когда обожаемая сошла с пика, она еще минуту может быть, или две, была наполнена нерасчетливой благодарностью. И сделала все необходимое для его удовольствия. Как всегда. Такова сложная формула их соития, проверенная, впрочем, временем и опытом, а потому весьма надежная. Хоть гарантийное обязательство выписывай… Завершающее наслаждение неизменно оценивалось Сомовым как мелкий бонус к удовлетворенному инстинкту обладания. Конечно, обожаемой знать о подобной диалектике не следовало… Он старался не дать ей ни единого шанса случайно понять всю изощренность их двойственной монограммы.

Теперь она лежала и по-детски улыбалась собственной лихости. Ей наконец-то удалось завести любовника, способного все сделать правильно и мимоходом не поставить под контроль ни ее психику, ни ее энергетику. А рядом лежал-полеживал Сомов, довольный постоянством их альянса. Со спокойной душой он ожидал гадостей. Где-то в глубинах подсознания Пряхина, вероятно, все-таки побаивалась тех мгновений, которые для него были особенно дороги. Нет ли тут какого-нибудь оружия против нее? Вот если б можно было одновременно наслаждаться, читать мысли партнера и наблюдать за ним, витая невидимой субстанцией где-нибудь сбоку… или сверху! Мэри старательно делала вид, что нет ей никакого счастья, а есть только профилактика насущных потребностей организма. И обойма гадостей — постфактум — вошла в обычай меж ними.