Александр Солженицын - Красное колесо. Узел IV Апрель Семнадцатого

А к ужасным словам Гучкова так и не вернулся. Возвратился и Родзянко к председательству – и даёт теперь слово – Скобелеву.

Самый расхожий советский оратор за два месяца революции. Во все затычки – Скобелев! (И министр иностранных дел ИК.) Восторженный

Скобелев! Всезнайка Скобелев! Самоучка Скобелев! Сейчас он ответит всей этой буржуазной сволочи.

Во-первых, не оттягивайте у нас: победа над самодержавием есть результат нашей революционной тактики, а не эволюционной тактики Думы.

Только самодеятельность революционного рабочего класса… И теперь, когда русская революция ослепила весь мир своим пленительным блеском, к сожалению в этом зале вновь раздаются утверждения, что революция есть хаос и разрушение. Да, на её долю ещё остаётся разрушение хаоса разложения (рукоплескания слева), и разрушая этот хаос разложения, она творит мощную свободную Россию.

Уж возьмите, с чем есть. Да, глуповат и беспомощен, но повсюду его посылаем: он выглядит простодушнее других членов ИК, да и звонок, тем и берёт везде.

Упоённые восторгом революции, мы не закрываем глаз на все сложности… Но ради спасения благополучия и тишины в помещичьих усадьбах мы не отложим насущных задач революции! И тот, кто боится хаоса и разрушения,

слушайте! слушайте!

должен ясно и определённо признать, что все эти явления законны и неизбежны исторически. Классовые задачи рабочего класса, его идеалы – на далёком светлом горизонте социализма. И когда здесь говорят, что разрушение опережает творчество, то мы не впадаем в тревогу, это бодрит ещё более нас, заставляет мобилизовать все силы революции. И когда в виде рецепта предлагают нам мир в тылу ради войны на фронте, мы отвечаем… Революция не даст раздавить себя штыками внешних завоеваний… во имя достижения великих задач, возложенных на русскую революцию интернациональной конъюнктурой.

И Гучков опровергнут и повергнут.

И теперь русская революция зовёт не к единению молчания, не к единению закрывания глаз на действительность, нет, классовые интересы остаются классовыми интересами и классовая борьба остаётся классовой борьбой. Но единение в смысле подчинения классовых задач имущих – интересам революции. (Рукоплескания крайней левой.) Не штыки ставит революционная демократия у дверей Временного правительства, но организованную волю своих органов. (Гронский: „А Финляндский полк?”)

Ну, это нам не возражение:

Солдаты, как и все граждане, отныне пользуются полной свободой движения на улицах и выражения их политической воли. (Рукоплескания крайней левой.) Лишь только правительство не бесконечного затягивания войны может спасти Россию в вихре международных осложнений.

И кисло: о том, что можно потерпеть и нынешнее, пока оно выполняет волю революционной демократии.

И – кисло это всё слушать кой-кому из министров.

А сегодня – мы пришли сюда для того, чтобы в последний раз встретиться на этой трибуне. (Гронский: „Это еще неизвестно.”) У нас теперь трибуна – Совет Рабочих и Солдатских Депутатов. (Рукоплескания крайней левой.) Государственная Дума выполнила своё дело, мавр сделал своё дело, и уходя отсюда мы можем сказать: Государственная Дума умерла, да здравствует Учредительное Собрание! (Рукоплескания крайней левой.)

Для этих-то слов и вся речь построена? Так „поминальное” заседание и кончилось похоронами?

Как будто – и сказано сегодня уже всё возможное? И стрелка – к восьми часам.

Но нет! Припасён напоследок единственный тут член всех четырёх Дум, и любимец четырёх, и самый знаменитый их краснобай – Родичев. Под бурные рукоплескания депутатов он, на своём седьмом десятке, даже порывисто идёт на трибуну – вылощенный, высоковатый, все та же клиновидная малая бородка и чеховское пенсне.

Начинает он, всё же, опять с воспоминаний о 1-й Думе и как её закрыли (хотя вот уже и последнюю закрывают). Но, великий импровизатор, никогда не готовивший речи, он весь – от настроения, от волнения в груди (и даже от прямой зарядки в буфете, но сейчас буфета нет). Ему если только зацепиться хоть за хвостик удачной фразы:

Граждане, история нас учит: только то движение победно, которое идёт по всему фронту нации.

Фронту?… – вот и зацепился:

Тот, кто разрушает единство фронта – уничтожает возможность победы. (Голоса: „Правда! Правильно!”)

Конечно правильно. И – понесло, всё горячей и уверенней:

И те, кто в настоящую минуту, забывши уроки прожитого, свидетельствуют здесь о классовой розни и говорят нам о диктатуре пролетариата – задали ли они себе вопрос: что они делают?? И в какую минуту?

И вскинул голову и поправил пенсне с иронической снисходительностью:

Я убеждён, слова эти вырвались нечаянно. Я убеждён, что нечаянно вырвались и другие слова, что мы не покушаемся на германский милитаризм. Подумайте, граждане…

а „граждане” не случайно вместо умильных „господ”, тут звучит Великая Французская,

… эти слова будут слышны в Германии и в странах союзников наших. Где будут радоваться? И где печаловаться? Я не отвечу на этот вопрос, не хочу наносить обиды. Победа Германии означает несчастье человечества. Граждане, можем ли мы помыслить, что в союзе свободных народов мы, Россия, ослабнем в борьбе? Нам говорят: ждите мира от демократии. Так все демократии в союзе, и великая Американская республика – все они в войне с императором германским, с прусским юнкерством. Враг стоит на нашей земле – от Двинска до Ковеля. И на французской земле. И на бельгийской земле. Ещё на днях раздался крик из Бельгии к русской демократии: „Неужели забудете о Бельгии?” Граждане, а неужели Россия забудет судьбу Сербии? Неужели русский народ взял свободу только для того, чтобы… Когда моё отечество топчет враг,- мой долг, и всей демократии, и каждого человека,- гнать его вон!

В раже речи к нему вернулась одна из лучших его привычек: высоко поднимать правую руку и плавными движениями будто сбрасывать, будто сбрасывать с пальцев фразу за фразой:

Граждане! Неужели вы допустите, чтобы ваши потомки сказали: царь говорил – „мир будет заключён и переговоры о нём начнутся только тогда, когда последний германец уйдёт с русской земли” (рукоплескания центра), а те, которые называли себя русской демократией, проповедывали переговоры с германцами? На кого мы останемся, если не победим Германию? Платёж – и больше ничего. И германская социал-демократия этим не брезгует.

Рукоплескания в который раз. Родичев любит их и чуть улыбается им.

Граждане, для того чтобы вести войну, нужны денежные средства. (Голоса с хор и от солдат: „Дайте их, или мы их у вас возьмем!”)

Не думский регламент, и совсем не думские реплики, Родичев этак не привык. Но не уклоняется, подхватывает: