Дмитрий Морозов - Пленники вечности

— Хайль!

И тут же почувствовал, что ремешок на наручных часах его странно болтается. Опустил глаза и успел увидеть мелькнувшую руку прапорихи. Та сконфуженно потупилась.

Умиленно глядя на племянника, полковник наставительно изрек:

— Ломка стереотипов и нарушение правил собственного поведения — верный путь к парированию любых попыток ментального контроля. Прапорщик получает двойку и наряд вне очереди за топорную работу. Засим все свободны. Можно оправиться и закурить.

Стас уже выходил вслед за оскорбленной прапоршей, когда полковник сказал:

— А с гитлеровской символикой ты не балуйся. Не по-нашему это, не по-славянски как-то. Ломка стереотипов — дело правильное. Но надо и меру знать.

— Так это древнеримское приветствие, товарищ полковник, — возмутился Пшибышевский.

— Грамотный, — грустно констатировал начальник. — Завтра коню свой интеллект покажешь. Свободен.

В кабинете дежурства «на телефонах» Стас стоял у окна, мрачно разминая себе поясницу. Напарник с обеда запаздывал. Вторым заступил Герман, чего никогда не было. Обычно симбиозником Пшибышевского становился один из терминаторов с первого этажа. Эти умели только рассказывать бородатые анекдоты да профессионально выхватывать из кобуры чужое табельное оружие. Было в их умении много сноровки, и никакого колдовства. Всякий раз Стас успевал почувствовать начало движения, осознать его и даже начать дергаться. Вот только двигался он объективно медленнее, чем оба бывших армейских спецназовца. Те, может, и не умели вести грамотное наружное наблюдение или взламывать компьютерные шифры, но в одиночку голыми руками разоружить караул — пожалуйста.

Забавным было то обстоятельство, что Стаса они отчего-то считали себе ровней, Германа ни во что не ставили, а прапориху боялись, как средневековые хлебопашцы деревенскую колдунью. Той доставляла странное удовольствие эта странная форма мужского внимания. А может — и не доставляла, кто их разберет, балаганных актеров в погонах?

Он закончил мять поясницу и сел на стул, ребрами ладоней простукивая внутренние части бедер, морщась и ругаясь сквозь зубы. За сим занятием его и застал как всегда жизнерадостный Герман.

— Что, брат-капитан, — ухмыльнулся он, сыто рыгнув и вытаскивая из кармана пачку «дирола», — заездила Лизаветка тебя? В паху больно, поясницу ломит и хвост отваливается?

Стас кивнул, сосредоточенно продолжая самомассаж.

— Не баба — огонь!

— Слушай, — вдруг взорвался Пшибышевский, — почему вы никогда не разговариваете по-нормальному, в этой чумовой конторе? Все кривляетесь, острите невпопад, из любой фразы делаете театральный монолог?

Герман крикнул:

— Оп-пля! — И вытащил из кармана своей необъятной куртки банку джина с тоником и целлофановую упаковку соленых сухариков.

Стас покачал головой. Его Тень, как всегда, попала в точку. Именно такого дикого сочетания вкусов и требовала его пересохшая от телефонных разговоров глотка.

— Оттаял? — делово поинтересовался Герман под звук открывающейся банки. — Иду на служебное преступление, спаиваю напарника на боевом посту. Цени.

— Ценю, — буркнул Стас, с наслаждением отхлебывая теплую, пахнущую одеколоном жидкость, от которой его в другое время просто тошнило. — Рубль двадцать за кило живого веса.

— Все это, — сказал Герман, и вдруг лицо его исказил каскад сменяющихся выражений, от которого у Стаса зарябило в глазах, — часть нашей работы, усек? Истребителям, чтобы быть готовым к воздушным сражениям, требуются часы налета и тренажеры для вестибулярного аппарата; артиллеристам — отсутствие музыкального слуха, тригонометрия и умение пить тормозуху; пехотинцам — навык сборки и разборки автомата и строевые приемы с лопатой. С нас же Родина требует самую малость — чувство юмора и напряженный труд по стиранию шаблонных мозговых конструкций, навязанных репрессивной окружающей цивилизацией.

— Ну ты загнул, — Стас захрустел сухариками. — Тут уже никаких стереотипов не осталось. Не ровен час, забуду: сначала штаны снимать, а потом на горшок, или наоборот.

— Идеальное состояние безмятежности почти недостижимо, — вздохнул Герман, и тут же глаза его загорелись. — Кстати, вот тебе новый загруз. Ты какой рукой ширинку расстегиваешь?

— Не знаю, — остолбенел Пшибышевский. — Наверное — правой.

— С этого мгновения будешь расстегивать левой. Так того требует революционный долг и мое пролетарское чутье.

— Всего-то, — беспечно ухмыльнулся Пшибышевский. — Что-то ты сдавать начал. Прошлая идея, насчет спуска по лестнице общежития спиной вперед была покруче. И значительно травмоопаснее.

— А ты попробуй прямо сейчас.

— Так на посту же!

— Считай обстановку приближенной к боевой. Начал!

Повозившись удивительно долго с этой простой задачей, Стас вынужденно рассмеялся:

— Действительно, такая малость, а трудно. Глупо — уходит столько усилий, словно…

Тут в дверях появилась Елизавета, положила возле переговорных устройств телефонограмму, смерила Стаса высокомерным взглядом, потом перевела очи на Германа.

— Мальчики, я все понимаю, но это служебное помещение. И вообще — что за богомерзкая срамота в наших славных рядах.

— Так он только левой рукой, — потупил взор Герман, и добавил тише: — Тяжело в учении…

— Займитесь передачей сообщения, товарищи капитаны. А вы, Стас, застегните ширинку и закройте рот. Сухари просыплете.

Она ушла, возмущенно сопя.

— Вот про эту обстановку бродячего цирка я говорю, — борясь со смущением, сказал Стас Герману.

Тот сосредоточенно колдовал возле телефонов.

— Кстати, попытайся, раз уж справился с первым номером программы, — бросил он через плечо, — застегнуться. Дружеский совет — когда начнешь тренироваться на брюках с молнией, не старайся ставить скоростные рекорды. Иначе придется тебе попомнить собственные слова о «травмоопасности».

Стас торопливо застегнулся самым что ни на есть традиционным образом, отругал напарника последними словами и поспешил в предбанник дяди Саши. При этом он совершенно наплевал на то, что покидает «боевой пост».

Полковник был в отлучке, прапорщица читала свой вечный немецкий журнал.

— Лизонька, — начал смущенный Стас, но осекся, встретив холодный взгляд секретарши начальника, — то есть — я хотел сказать, товарищ прапорщи…

Тут Елизавета совершенно по-детски расхохоталась.

— Ну и дурацкий у тебя вид, капитан, — она задрыгала ногами. — Еще глупее, чем был, когда тебя первый раз лошадь укусила.

— И совсем не в первый это раз, — отлегло от сердца у Пшибышевского. — Я в деревне еще на лошади катался. Но то давно было.