Сергей Шхиян - Прыжок в прошлое

— А правда, что черти боятся ладана?

— Правда. Боятся. Они всего боятся. А пуще всего огня и дыма. Их легче всего кадилом вычадить. У них от жара кожа спекается и трескается.

— Как же в аду они грешников в котлах варят?

— В аду не бывала. Что там делается, не знаю, только думаю, все это сказки.

Я кажется, выбрал правильный тон разговора, спрашивая о конкретных сказочных персонажах, как о реальных существах. В этом хозяйка не чувствовала посягательства на свои тайны.

— Правду говорят, что Царевна Лягушка красавицей была? — продолжил я допрос с пристрастием.

— Не знаю, она в старину жила… Может, и была красавицей, только навряд. Зачем бы ей лягухой прикидываться, чтобы парня прельстить? Водила его за нос, глаза запыливала…

— Она из чьих была? — невинно поинтересовался я.

— Думаю из ведьм, они большие мастерицы глаза отводить, да морочить.

— А как глаза отводят? — я попытался перевести разговор на новую, еще более интересную тему.

— Я тебе, сударь Алеша, того объяснить словами не могу. Отводят, чтобы одно другим представить. Помнишь, я тебе давеча про родителей говорила, что их в Сибирь угнали, а я комбеду глаза отвела и осталась своего Ванюшу ждать?

— Помню.

— Так вот и отводят.

— Как так?

— Вот, к примеру, — смилостивилась Марфа Оковна — ты меня рассмотрел? Сколько мне годов дашь?

— По фигуре лет сорок, сорок пять, по лицу чуть больше.

Марфа Оковна хитро прищурилась, а потом прикрыла веки.

— На меня смотри, глаз не отводи, больше показывать не буду. Тяжко мне это.

Я уставился на нее в упор. Лицо ее прямо на глазах начало стареть. Сначала его избороздили морщины, потом ввалились глаза, запали в беззубый рот губы, поредели и повисли космами волосы. Передо мной сидела старая, безобразная ведьма.

— А теперь назад смотри, — прошамкала беззубым ртом старуха. Лицо и фигура начали меняться со скоростью мультипликации. Через полминуты передо мной сидела прелестная девчушка лет шестнадцати и застенчиво улыбалась.

— Это вы менялись, или мне так кажется? — промямлил я. Что-то мне стало не по себе. Девушка прыснула в кулачок.

— Ишь, какой любопытный, — ответила она голосом моей бывшей жены. Лицо девочки сделалось зыбким, потеряло четкий абрис. Теперь передо мной сидела Лада и скептически меня разглядывала. Я, честно говоря, отшатнулся.

— Испужался, сударь? — спросила Лада голосом Марфы Оковны.

Фокус произвел на меня такое впечатление, что я не нашелся сразу, что ответить.

— Не люблю я этого дела, — грустно сказала хозяйка, вернувшая свой прежний облик, — да ничего не поделаешь, приходится, когда надо. Ежели долго походишь в чужом лике, болести разные привязываются. Однако без этого нельзя. Люди есть приглядливые, начнут судачить: что это, мол, Марфа, к примеру, все в одном облике. Вот и приходится старой прикинуться, а то и помереть для вида. Старуху схоронят, молодка появится, племяшка, мол, приехала. Вот и живешь по другому разу. Иначе переезжать придется, хозяйство внове заводить. Вот и посуди…

— А документы как же? — проявил я бюрократическое любопытство.

— Это пачпорт что ли?

— Хотя бы и паспорт.

— Это дело не хитрое.

Она подошла к столу, и вытащила из выдвижного ящика серпастый, молоткастый, потрепанный документ.

Я взял его в руки. Все вроде на месте: даты, печати, подписи. Иванова Марфа Максимовна, 1948 года рождения, дальше место рождения, прописка и четкая фотография Марфы Оковны десятилетней давности.

— Вам бы шпионажем заниматься, с такими талантами, — только и нашел, что сказать я. — Паспорт вроде настоящий?

Хозяйка пренебрежительно хмыкнула.

— Отвод глаз. Хотел пачпорт увидеть, и увидел. Как и кралю свою. А как и что — не спрашивай, сама не ведаю. Делаю, как научена.

Я опять повертел паспорт, у меня в руке был кусок моей же газеты. Мне оставалось только покачать головой. Из разумных объяснений ничего кроме гипноза не приходило в голову.

Между тем ужин наш подошел к концу. Марфа Оковна совсем осовела, да и у меня глаза закрывались. На том мы и разошлись по своим комнатам.

Утром следующего дня праздник кончился. У хозяйки накопилось масса дел, и она с раннего утра впряглась в работу. Мне же было поручено привести в рабочее состояние купленный инструмент. Особых навыков в таких делах я не имел, а ударить в грязь лицом не хотелось. Так что я, в поте лица, делал черенки, рукоятки, точил лопаты, тяпки, топоры.

В конце дня поднялся ветер, набежали тучи, и вдалеке загрохотал гром. Дождь в такую пору отрада. Во всяком случае, он отменяет самую неприятную работу — полив огорода.

Когда первые тяжелые капли застучали по земле, я быстро свернул свое плотницко-слесарное производство и убежал в дом. Марфу Оковну дождь не испугал, только вымокнув до нитки в огороде, она перешла работать в коровник. У меня не было особой нужды убиваться на чужом хозяйстве, и я с чистой совестью присел у окна любоваться грозой и слушать новости по транзисторному приемнику «Пионер».

К сожалению, эта немного устаревшая модель принимала только «Маяк» и местные станции. Я наслаждался вестями с полей, рапортами и отчетами тружеников, неприкрытым славословием, как в лучшие застойные времена, в адрес местного руководства, и венцом нашего традиционного вещания — песнями по заявкам радиослушателей.

Ливень кончился и перешел в моросящий теплый дождь. Я сидел и наблюдал, как капли стекают по оконному стеклу, заставляют дрожать листья сирени и пузырятся в лужах. Марфа Оковна вышла из коровника и принялась сновать по двору по каким-то непонятным мне делам. Потом она ушла к дальней изгороди, заросшей густым кустарником, и исчезла из поля зрения.

Ветер утих. Я открыл створки окна, высунул голову наружу, вдохнуть влажной прохлады, и обнаружил, что хозяйка с кем-то оживленно беседует. Мы вроде бы никого не ждали, и появление гостя меня заинтриговало. Я попытался разглядеть, с кем это она общается, но никого не увидел. Пришлось выйти на крыльцо.

Марфа Оковна стояла у частокола и говорила, помогая себе характерным движением руки. Собеседника я не видел, она заслоняла его от меня своей спиной. Видимо, это был кто-то низкорослый. Я подождал, пока она не изменит позу, и углядел, что говорит она с лосиной губастой мордой, выглядывающей из кустов. Зверь заметил меня, мотнул головой и издал странный горловой звук. Марфа Оковна оглянулась и приветливо помахала мне рукой. Потом отвернулась и продолжила разговор с животным. Лось успокоился и перестал обращать на меня внимание. До них было метров тридцать, так что понять, о чем и каким образом они разговаривают, я не мог.

Торчать на крыльце и наблюдать за ними было неловко, и я вернулся в дом.