Сергей Шхиян - Черный Магистр

Впрочем, с этой девушкой, звали ее Софьей Раскатовой, по словам Марьяши, было не все так просто. С ней случилась частая в это время несчастливая любовная история. Барышня влюбилась в какого-то заезжего офицера, отец был против их брака, они бежали, чтобы тайно обвенчаться. Однако, на пути им попался приснопамятный постоялый двор, они остановились там на ночлег, ну, а дальше, как водится, «упал, очнулся — гипс». Что стало с ее поклонником, она, конечно, не ведала, как и того, что делать дальше. Как я понял из Марьяшиного рассказа, путь домой ей был заказан, и, куда деваться, она не знала. В тот момент мне было не до нее, крутом стонали и жаловались на боль раненые, так что пришлось отложить решение ее проблемы до более подходящего времени.

Попавшие в плен гайдуки оказались простыми, безыскусными ребятами, крепостными крестьянами Моргуна, мало знавших о том, кто их господа и чем они занимаются. По их рассказам, нападение на наш хутор особенно не готовилось. В имении последнее время и без того хватало проблем, и на «войну» магистр послал самых ненужных ему людей.

Взрыв пороховой мины так потряс крестьянские души, что о возвращении к барину никто из раненных не хотел и слушать. Почему-то они обвиняли в своих ранениях не нас, а помещика. Что мне делать со всей этой компанией и как помочь решить проблемы всем этим людям, я не знал. Самым правильным было бы оставить, все как есть, но я чувствовал свою вину за все случившееся в последнее время. К тому же в крестьянах-гайдуках было столько наивности и детскости, что выгнать их и бросить на произвол судьбы просто не позволяла совесть.

Так все и вертелось, в беготне и хлопотах. Всю страждущую ораву нужно было лечить, кормить, мирить, когда возникали ссоры, и несколько дней кряду продыха у меня просто не было. Наши отношения с Кудряшовой никак не развивались. Она вполне пришла в себя, но все время находилась возле раненых, я даже начал ее немного ревновать к купцу Посникову, которого она явно выделяла изо всех обитателей хутора. Когда мы изредка оказывались наедине, Катя вела себя как-то смущенно и односложно отвечала на вопросы, да и то только тогда, когда я ее о чем-нибудь спрашивал.

О Моргуне больше ничего не было слышно. Наш штабс-капитан, который так и остался жить на чердаке, лазутчиков больше не видел. Мы даже не знали, какие потери понесли гайдуки. Утром на дороге не осталось никаких следов ночной битвы.

То ли, как и в усадьбе, мои мины произвели больше шума, чем действия, то ли гайдуки увезли с собой тела погибших товарищей.

На четвертый день после боя лежачих раненых не осталось, и я заговорил с Кудряшовой об отъезде. Она меня выслушала, но энтузиазма не проявила. Даже напротив, сидела, хмуро глядя в окно и молчала.

— Ты что, не хочешь отсюда уезжать? — прямо спросил я.

Катя посмотрела на меня каким-то загадочным взглядом, смутилась, потом порозовела щеками и мягко сказала:

— Нам нужно о многом поговорить.

— Давай говорить, — согласился я, не понимая, к чему она клонит, — кто нам мешает?

— Пойдем погуляем, — попросила она. — Ты только не волнуйся!

Я хотел поинтересоваться, чего ради я должен волноваться, но промолчал и согласился:

— Ладно, пошли гулять.

Уже дня три не было дождя, дни стояли холодные, но солнечные. Мы оделись и вышли во двор. Там собралось почти все наше население и грелось на солнышке. Тотчас к Кудряшовой подошел Посников и спросил:

— Вы куда собрались?

— В лес, — ответила Катя, — посмотрев на купца просветленным взглядом, — Мы скоро вернемся.

— Можно, я с вами? — спросил он, косо глядя на меня.

— Нет, — ответил я за Кудряшову. — Нам нужно поговорить наедине.

Родион явно хотел возразить, но, встретив предупреждающий взгляд женщины, смешался и отошел в сторону. Я усмехнулся, начиная понимать, что потерял контроль над ситуацией. Если быть честным перед самим собой, то нужно признать, что никакой новости в том, что происходило у Кудряшовой с Посниковым, для меня не было. Возможно даже, что я сам подсознательно подталкивал события в нужном направлении. Не то, чтобы Катя мне наскучила, нет, я по-прежнему относился к ней с теплотой, хотел как женщину, но никакого прогресса в наших отношениях не видел. Оставаться с ней навсегда, заводить новую семью, при живой жене, которая невесть что делает в XVIII веке, я не собирался. Это создавало двойственность наших отношениях, мешало мне быть с ней до конца искренним. Катя не то, чтобы давила на меня в смысле брака, но и не хотела мириться с незримой соперницей. Поэтому между нами существовала недоговоренность, мешавшая обоим.

— Мы скоро вернемся, — пообещала она вслед уходящему Посникову, — ничего со мной не случится…

Мы с ней вышли через калитку в лес и медленно побрели по опавшей листве. Здесь остро пахло осенью. Светлое небо в фантастическом узоре голых крон было холодно, как и глаза Екатерины Дмитриевны.

— Я должна вам признаться, — заговорила она, сосредоточенно разбрасывая острым носком ботинка толстый ковер еще не потемневшей, не слежавшейся листвы, — в том, что, — тут она замолчала, видимо, не зная, как продолжить.

Одно обращение на «вы» уже что-то стоило. Мне стало ее жалко, но я не знал, как ей помочь, чтобы не поставить в смешное положение. Предложи я ей прекратить наши отношения, получится, что не столько она меня бросает, сколько я сам не против пристроить ее в хорошие руки. А то, что они с Посниковым будут отличной парой, я почти не сомневался.

— Понимаешь, Алеша, — продолжила она совсем другим, ласковым, нежным голосом и поглядела на меня затуманенными глазами, — так получилось, что я… Мне кажется, что я встретила человека… Нет, ты чудесный, ты замечательный, — заторопилась она подсластить пилюлю, — но так получилось, что я с первого взгляда…

Кудряшова не договорила и пошла вперед, чтобы я не видел ее лица. Я шел следом и, когда прошло достаточно времени, чтобы справиться со страшным ударом, сказал:

— Что делать, насильно мил не будешь. Надеюсь, вы будете счастливы.

— И ты так просто отпускаешь меня! — воскликнула она, круто поворачиваясь ко мне.

— О, это для меня такая трагедия! — признался я, едва не отирая набежавшие на глаза слезы.

Катя пристально всматривалась мне в лицо, видимо, пытаясь понять, насколько серьезно я говорю. Я выдержал испытание, и она успокоилась, хотя и осталось немного обиженной моей покладистостью. Ей, конечно, хотелось более бурных эмоций, подтверждающих ее женскую неотразимость.

Однако, меня в тот момент интересовали более прозаические проблемы:

— Родион знает о наших отношениях? — спросил я, когда она первой отвела взгляд.

— Нет, откуда, ты с ума сошел! Конечно, нет! Надеюсь, ты не собираешься?..