Сергей Шхиян - Ангелы террора

— Надеюсь, что события развиваться не будут, — честно признался я в своем нежелании продолжать борьбу с неведомыми врагами. — Я бы с большим удовольствием пожил какое-то время в роли простого обывателя.

— Ну, судя по тому, что вы мне о себе рассказали, такая роль вам скоро надоест. Я имею все возможность вести тихую, комфортабельную жизнь, но, тем не менее, сам нахожу для себя возможности ее усложнять. Что делать, если это в человеческой природе.

— Извините, Илья Ильич, я вчера постеснялся вас спросить, чем вы, собственно, занимаетесь?

— Это не очень просто объяснить… Я, если так можно выразиться, помогаю отдельным людям разрешать сложные жизненные и житейские ситуации. Скажем, такие, как ваша. Это в какой-то мере вид полицейской работы, но делаю я ее не официально, а приватно. Я что-то вроде полицейского любителя.

— Так вы, что, российский Шерлок Холмс?

— Голубчик, неужели книги Артура Конан Дойла известны в ваше время?

— Книги, пожалуй, не очень, но кинофильмы о Шерлоке Холмсе популярны. Причем наш российский вариант киносериала англичане признали самым лучшим.

— Я не понял, о чем вы говорите. Это как-то связано с кинетографом Эдисона? Движущимися фотографиями на целлулоидной пленке?

— Да, что-то в этом роде, только в мое время его так усовершенствовали, что они сделались вполне резвыми.

— И эти прыгающие немые человечки так у вас популярны?

— Это сейчас они пока немые, в мое время они стали более красочными и реальными, чем живые люди. А артисты, которые в них снимаются, зачастую популярнее президентов стран. Вспомните, как за прошлый век изменились паровозы и пароходы, а в мое время технический прогресс достиг небывалых темпов.

Не удержавшись, я начал хвастаться развитием науки и техники. Илья Ильич слушал с интересом, даже несколько раз вежливо удивился, но особого восторга достижения прогресса у него почему-то не вызвало.

— Да, конечно, это все чрезвычайно интересно, ваше путешествие по времени тому свидетельство, — сказал он. — А много ли счастливее сделались люди?

— Пока нет, — честно признался я, — хотя в количественном исчислении, пожалуй. Во всяком случае, в мое время, правда, только в развитых странах, совсем немного нищих. Еще в наше время стало значительно меньше тяжелого физического труда, и большее количество людей занято…

Я чуть не сказал «в науке и искусстве», но вовремя остановился и сформулировал более точно и честно:

— Большое количество людей занято тем, что надзирает за остальными и этим отравляет жизнь своим согражданам. Короче говоря, бывшие рабочие и крестьяне пошли в чиновники. И если в ваше время семеро с сошкой кормят одного с ложкой, то у нас наоборот, один человек при помощи механической сошки может прокормить семьдесят.

— И сколько в России появилось Пушкиных и Толстых, и таких, как ваш протеже, Чехов?

— Пока, увы, не появились, ждем-с, — отшутился я.

Илья Ильич шутку не принял:

— Это прискорбно.

Мне стало обидно от такого уничижительного отношения к эпохе технического прогресса, и я привел пришедший в эту минуту в голову аргумент:

— Зато стало больше средних людей, не гениев, а хорошо грамотных, способных учиться и учить. К тому же золотой девятнадцатый век развился на бесчеловечной эксплуатации крестьян. Почему наши гении появлялись только в дворянской среде? — и сам же ответил. — Они, в основном, были обеспеченными людьми, которые могли себе позволить развивать свои таланты, а не биться за кусок хлеба.

— А в ваше время все без исключения бьются, как вы изволили выразиться, за кусок хлеба?

— Нет, — признался я, — мои знакомые в основном бьются за более дорогую машину. Машины — такие самодвижущиеся кареты, — пояснил я. — А если говорить серьезно, то почему не появляются новые Толстые, я не знаю. Скорее всего, они просто никому не нужны. Среднему человеку нужно то, что попроще.

— Да, — грустно сказал Илья Ильич, — это характерно не только для вашей эпохи. — Так вы говорили, что Шерлок Холмс у вас тоже популярен.

— Не то слово. И не он один, а весь жанр произведений о преступлениях. Сыщики и воры, как мне иногда кажется, у нас самые популярные профессии.

— Ну, я не совсем сыщик, я больше философ преступлений. Меня интересуют их истоки и, как следствие, иногда удается найти виновных.

— Тогда, получается, большая удача то, что я к вам попал.

— Я думаю, что Шура, отправляя вас ко мне, на эти мои способности и рассчитывал.

— Мне он ничего о ваших талантах не сказал…

— Это на него похоже, — подытожил разговор Илья Ильич. — Однако, давайте вернемся к нашим дамам а то они, вероятно, уже скучают без мужского общества.

— Еще одну минуту, — остановил я хозяина. — Как вы думаете, что же мне делать дальше?

— Одно. Ждать. Если ничего плохого не случится, то и слава богу, а случится, тогда и будем думать.

На этой оптимистической ноте мы прервали разговор и отправились в гостиную, где нас никто не ждал. Женщины вовсю веселились, вполне обходясь и без нашего общества.

— Ой, не могу, уморила! — отмахивалась от Анны Ивановны Таня, когда мы вошли, она посмотрела на меня и снова захохотала.

— Над чем смеетесь? — поинтересовался Илья Ильич, тоже невольно улыбаясь, но ответа не услышал. Из сеней раздалось треньканье дверного звонка.

— Аннушка, тебя не затруднить открыть дверь, — попросил он, предварительно посмотрев на часы. И пояснил. — У меня назначена конфиденциальная встреча.

Я понял намек и, поблагодарив за завтрак, увел все еще смеющуюся Таню к нам наверх.

— Что ты все смеешься? — спросил я, когда мы поднялись к себе.

— Ой, просто не могу! Я сказала Анне Ивановне, что мы с тобой пока не венчаны, так она меня учить начала. Говорит, ты, пока не обвенчаетесь, ему, то есть тебе, не давай. Ну, ты понял, что не давать? А как женится, так пусть хоть ложкой хлебает! Я как представила, что ты у меня там ложкой… Ой, мамочки, не могу!

Меня такой первобытный юмор не очень рассмешил, но образ понравился, и я, не дожидаясь венчания, потащил смеющуюся девушку в постель.

— А вдруг кто-нибудь войдет, — встревожилась она, когда тревожиться было, собственно, поздно. После чего разговор принял односторонний характер.

— Мне стыдно при свете, — шептала она, — давай занавесим окно, ну, зачем ты так быстро, поцелуй меня! Еще, еще! Мамочка, мамочка, ма-моч-ка!

Потом мы лежали, тесно прижавшись, и разговаривали на самую интересную тему, сформулированную еще когда-то А. С. Пушкиным: «Я ль на свете всех милее, всех румяней и белее?», на что следовал мой ответ, позаимствованный у того же автора: «Ты на свете…» Медовый месяц хорош уже тем, что ни на что другое, кроме любви, не остается времени. Мы предавались плотским утехам до ранних сумерек. Обед, как нам во время завтрака сообщила Анна Ивановна, она подает в шесть часов вечера, так что времени заняться друг другом было предостаточно.