Сергей Шхиян - Гиблое место

— Она не моя, а дядьки Гривова, — ответила Ульяна. — Он матушкин братец, а я живу у него по родственности. А хочешь, я тебе, батюшка, погадаю, или побоишься, — вдруг неожиданно предложила девочка, круто меняя тему разговора.

— Погадай, — согласился я, — только я гаданиям не верю.

— А я верю, — заинтересовалась Наталья Георгиевна. — Мне погадать сможешь?

— Смогу, чего не смочь, вот батюшке погадаю, а потом, тетенька, тебе. Тебе, батюшка, на чем гадать? — спросила меня Ульяна.

— На чем хочешь, на том и гадай, я в этом не разбираюсь. А на чем вообще гадают?

— Можно на гадальной книге пророка и царя Давида, — серьезно сказала девочка, — можно на бобах, на решете, на воде…

— А ты, что, умеешь читать? — удивленно спросил я, потом поправился. — Гадай, на чем тебе удобно, мне все равно.

— Тогда буду на воде, — подумав, решила Ульяна, — вода никогда не обманет.

Девочка тут же пошла в сени, принесла небольшую деревянную бадейку, почти до верха наполненную водой, и поставила ее на лавку у окна. Мы с Морозовой потеснились, освободив ей место. Вокруг бадейки девочка разложила самые разные, несовместимые друг с другом предметы: уголья из печки в глиняной миске, венок из сухих цветов, медное колечко, деревянный гребень. Мы молча следили за приготовлениями, даже Бориска, оставив игру с сестрой, подошел и внимательно глядел на чистую гладь воды в низком, широком ведре.

Ульяна первым делом, подхватив голой рукой несколько подернутых пеплом угольков, опустила их на воду, Они зашипели, потухли и начали беспорядочно двигаться по поверхности. Наверное, при желании, можно было найти в этом какой-то смысл или систему. Я не нашел и смотрел не на воду, а на сосредоточенное, с мучительной гримасой личико девочки. Что она видела в расходящейся кругами воде и плавающих угольках, догадаться было невозможно.

— А мы с тобой, батюшка, уже встречались, — вдруг сказала Ульяна, поднимая личико и всматриваясь в меня.

Я только пожал плечами. Если девочка жила безвыездно в деревне, то встретиться нам было невозможно.

— Только ты почему-то тогда был молодой, а я уже старая, а не по правде, как сейчас, я молодая, а ты старик, — добавила она, обескуражено качая головой.

Оценка как «старика» меня почему-то задела. Я, конечно, не мальчик, но так сразу попадать в старики, даже в оценке подростка!

— Может быть, и встречались, — подумав, ответил я, вспомнив единственную женщину с редким именем Ульяна, старую ворожею, с которой пересекались наши пути в благословенном восемнадцатом веке. Тогда таинственная старушка одарила мою Алю сомнительным даром читать чужие мысли.

— И не батюшка ты вовсе, — сказала вдруг девочка, пристально вглядываясь в воду, а кто, не знаю…

— Как это не батюшка? — заинтересовалась Морозова. — Так ты, государь, не священник?

— Нет, — односложно ответил я. — Не священник!

— А как же… — начала говорить Наталья Георгиевна и замолчала.

Я понял, то, что она не досказала. Как же это я соборовал ее умирающего мужа, не будучи священником.

— Не перед человеком кайся, а пред Господом, — сочинил я фразу, которую условно можно было принять за цитату из Священного Писания. — Тайна исповеди священна, — добавил я для пущего эффекта.

Наталья Георгиевна промолчала, но все-таки спросила:

— А кто же ты, государь?

Вопрос был, что называется, на засыпку. Как ни ответь — все солжешь. Выручила меня Ульяна, она продолжала гадание, не обращая на нас внимания:

— Дорога у тебя дальняя и неясная. Впереди темно, позади темно. Явился ты к нам ниоткуда и уйдешь никуда.

С этим спорить было невозможно.

— То-то, я смотрю, говоришь ты как-то не по-нашему, — опять задумчиво прокомментировала Наталья Георгиевна.

Я опять промолчал. Было похоже на то, что слова гадалки Морозова воспринимает как истину в последней инстанции.

— И зла нет у тебя на сердце, прост ты и незлобив. Хочешь добро нести, да не всегда можешь.

В принципе, все сходилось.

Я даже наклонился над бадьей, пытаясь разглядеть то, что видит в воде девочка. Однако угольки уже прекратили свое движение, и вода была гладкая и спокойная.

— Не знаю, о чем ты толкуешь, — только и нашелся сказать я. — Откуда пришел, куда ушел! Ты вот лучше Наталье Георгиевне погадай, ей, поди, интересно про себя узнать.

— А и погадаю, — задумчиво сказала Ульяна, пристально вглядываясь в мое лицо.

— Только на тебя, боярин, я после еще погадаю.

— Гадай, — согласился я, только я во все это не очень верю.

— Вода никогда не обманет, — упрямо сказала Ульяна, — на что гадать-то, добавила она, взглянув на Морозову, на угли али на кольцо?

— Погадай на кольцо, — зардевшись, попросила вдова.

Ульяна выдернула из юбки нитку, привязала к ней медное колечко и начала раскачивать его над водой в бадейке так, что оно слегка задевало гладь.

— Быть тебе, боярыня, любимой, — заговорила девочка каким-то сомнамбулическим голосом, — да не долго счастливой. Бури ты любишь, а гладь и мир не по тебе. На самый верх взойдешь, на самом верху умрешь. Сына твоего близ двух венцов вижу. Все ему кланяются, а он никому.

Наталья Георгиевна напряженно ловила слова простой деревенской девчонки.

— А про дочку скажи, как дочка-то, — заворожено спросила она.

— Про дочку много не вижу, — сказало усталым голосом Ульяна и положила руки на колени. — Жива будет, а как жизнь повернется, не знаю, на нее особо гадать нужно.

Однако погадать на девочку Ульяна не успела, дверь избы широко распахнулась, и в нее ввалилось несколько человек стрелецкого обличия, но незнакомого цвета кафтанах. О желто-зеленом стрелецком полке я не слышал. Были они при бердышах и саблях.

— Попались, ясны соколы! — сказал, выходя из-за спин солдат и довольно потирая руки, толстый мужчина с румяным, сытым лицом. — Давно мы вас поджидаем!

Я, было, дернулся инстинктивно к своему ятагану, но стрельцы оказались быстрее и двумя копья приперли меня к стене. Острия проткнули нательную рубаху неглубоко вошли в тело. Грудь окрасилась кровью.

— Ишь, какой шустрый! — довольно сказал толстяк.

Все произошло так неожиданно, что я ничего толком не понял. Мелькнула мысль, что меня все-таки выследили за инцидент с разгромленными стражниками.

По животу поползли струйки крови. На груди рубаха быстро краснела, а стрельцы, будто играя, шевелили в ранах концами бердышей. Пока было не очень больно, но сделалось страшно.

— Как деньги брал, слезы лил, и я тебе хорош был, — продолжил толстяк, — а отрабатывать, в бега наладился! Шалишь, холоп, кабалу отслужить надо.

Я сначала ничего не понял: какие я брал деньги, при чем здесь кабала! Потом понял, что меня, вероятно, просто с кем-то перепутали. Однако, взглянув в наглые, хитрые глазки толстяка, догадался, что здесь происходит обычный беспредел, и промолчал.