Сергей Шхиян - Юродивый

В средние века это были люди, принимавшие на себя из любви к Богу и ближним один из подвигов христианского благочестия — юродство о Христе. Они не только добровольно отказывались от удобств и благ жизни земной, от выгод жизни общественной, от родства самого близкого и кровного, но принимали на себя вид безумного человека, не знающего ни приличия, ни чувства стыда, дозволяющего себе иногда соблазнительные действия. Эти подвижники не стеснялись говорить правду в глаза сильным мира сего, обличали людей несправедливых и забывающих правду Божию, радовали и утешали людей благочестивых и богобоязненных.

Суровый Петр Великий, подчинивший себе церковную власть, преследовал лжеюродивых, которых предписывалось помещать в монастыри «с употреблением их в труд до конца жизни». Уже после Петра указом 1732 года воспрещалось «впускать юродивых в кощунных одеждах в церкви», где они кричали, пели и делали разные бесчинства во время богослужения, по мнению властей, единственно из корыстного желания обратить на себя внимание богомольцев.

Однако до этих жестоких времен было далеко, да и не любит наш народ насилия над слабыми и безумными, отмеченными печатью благости. Чем больше власть на нас давит, тем ловчее и изощреннее мы ей противодействуем. И не родилось еще на Руси человека, способного переломить такое отношение к неправедной, жадной, глупой и эгоистичной власти.

Женщина между тем принесла аккуратно завернутую в чистую тряпицу милостыню. Я небрежно взял приношение и, не глядя, положил рядом с собой. Она же, умильно глядя, перекрестилась и чуть ли не заплакала от благодарности, что я согласился приять подаяние. Тогда я, окончательно наглея, попытался решить свою главную проблему:

— Поршни есть? — строго спросил я крестьянина.

Он не понял вопроса, испугано пожал плечами, Я напряг память, пытаясь вспомнить, как еще назывались поршни, примитивная обувь, состоящая из кожаной подошвы, которую обычно делали из бычьей сыромятной кожи с войлочным верхом. Одно название не сработало, тогда я назвал другое: «ступни» с ударение на первый слог.

— Ступни, говорю, есть? — повторил я, и посмотрел на его ноги, обутые во что-то подобное поршням.

Наконец он понял, что я от него хочу, и ответил, безо всякого удовольствия:

— Нет других, только что на мне!

Мужчины все-таки не в пример женщинам, прижимисты и недоверчивы!

— Оставь здесь, а то пути не будет! Мне нужно над ними слова сказать, — брезгливо глядя на обувь, сказал я и закрыл глаза, что бы не видеть душевных мук мужика. С первого взгляда было видно, что это не та семья, где мужу разрешено высоко поднимать хвост.

Семья отступила на несколько шагов, и мне было слышно, как женский голос кому-то объясняет, кто он такой. Кому, я мог только догадываться. Влезать в чужие дела я не считал нужным, потому и просидел истуканом, не открывая глаз, до тех пор, пока рядом не сказали ласково:

— Вот уледи то, божий человек! Теперь-то нам путь будет?

— Можете ехать, я над ними помолюсь, и все у вас будет хорошо!

— Спасибо тебе, батюшка, заступник ты наш! Помяни в своих молитвах, — говорила крестьянка, крестясь и низко кланяясь, — рабов божьих Михаила, да Ивана, Севастьяна, да Дмитрия, Семена, Петра, Павла, а так же новорожденного Сидора, девок Дарью, Марью, Анну, Прасковью, Анастасию и меня грешную, Евлампию! А также, — продолжила она список имен, — преставившихся Ивана, Павла, Петра, Степана и матушку мою, Анну.

Честно говоря, я сразу же запутался в однотипных именах, тем более что они повторялись и среди живых и среди мертвых, но слушал внимательно, как бы отмечая про себя их значимость и очередность. Однако когда Евлампия перешла от прямых родственников к дальним, перебил ее на полуслове.

— Все Евлампия, больше не проси, а то если вы сейчас не успеете уехать, так здесь навек и останетесь. Быстро садитесь в телегу и вперед! Да, назад не оборачивайтесь, а то вам даже моя молитва не поможет!

Испуганные крестьяне быстро сели в телегу и уехали, а я развязал узелок и со священным благоговением вкусил пышные Евламиевы пироги.

— А что, жизнь то налаживается, — сказал я сам себе словами старого анекдота. — Кем я уже только не был, побуду еще и юродивым!

Теперь обзаведясь обувью и ликвидной специальностью, можно было спокойно добраться до нужного места, а там, глядишь, удастся вернуться и в наш благословенный век. Я откусил кусок пирога с какой-то неведомой мне речной рыбой, и энергично работая челюстями, начал мечтать о том, как буду лежать на диване набитом не лебяжьим пухом, а экологически чистым поролоном. Как буду смотреть по ящику, как честные менты гоняются за бесчестными преступниками, слушать, как странные люди в ток-шоу бесконечно выясняют отношения, и внимать умникам, которые делятся с народом своими исключительно ценными мыслям, короче говоря, буду наслаждаться всеми благами цивилизации.

Правда в нашем времени меня ждали неприятности с продажными властями и бандитской мафией, но когда сидишь голым под дождем на обочине неведомо куда ведущей дороги, то будущее представляется идилличным и желанным.

Не успел я доесть пирог с рыбой, как вдалеке показались новые путники. Эти были рангом повыше предыдущих, ехали верхом во главе с богато одетым человеком, по виду помещиком. Было их человек десять, я подумал, что это скорее всего барин, со своими гайдуками.

Я тотчас сел в позу лотоса, сложил руки у груди и закрыл глаза. Кавалькада остановилась напротив меня. Сквозь прикрытые веки я наблюдал за впечатлением которое произвожу на почтенную публику. Индийских йогов московиты еще явно не видели и все без исключения вытаращили на меня глаза. Потом до барина дошло, кто я такой и лицо скривилось недовольной гримасой. Юродивых власть предержащие лаской явно не баловали. Он уже собрался тихо отчалить, когда я раскрыл вежды и уставился на него гневным взглядом.

— Что бежать собрался? От грехов далеко не убежишь, Господь все видит! — закричал я, продолжая сидеть все в той же экзотичной позе.

Помещик дернулся, его довольно симпатичное, полное лицо искривилось, но он взял себя в руки, и поклонился не сходя с лошади.

— Ты не мне, а Богу кланяйся! Вот им, своим холопам кланяйся, что бы простили тебя за твою кривду! — кричал я. — Они-то все про тебя знают!

Помещик явно растерялся, не зная как поступить, уехать или остаться. Покосился на своих холопов, те явно были на моей стороне. Как всегда, каждый имел свою собственную правду и помнил только свои обиды. Я же продолжал обличать бедолагу, имея единственную цель, узнать у него, какого такого опасного преступника ловят по всем окрестностям.

— Покайся пока не поздно! — взывал я. — Все твои грехи вижу, вон они за тобой стоят!