Сергей Шхиян - Юродивый

— Что же ты, матушка, того, так взъелась на девушку? — спросил я, наливая по последней.

— Маруська с малолетства такая, все норовит поперек батьки в пекло, — пожаловалась она. — Маленькие детки — маленькие бедки, большие детки — большие бедки!

— Да что произошло, из-за чего это вы поругались? — спросил я, демонстрируя этим, что не следил за ходом дискуссии.

— Много о себе воображает, думает, что ей все позволено!

Ответ был чисто женский, но другого, я и не ждал. В родственных ссорах обычно столько внутренних подтекстов, накопившихся претензий друг к другу, что объяснить их словами невозможно.

— Однако и спать пора, — намекнул я, допивая остаток водки, — завтра дел невпроворот. Где мне ложиться?

Матушка рассеяно на меня посмотрела и неопределенно махнула рукой, мол, сам выбирай себе место.

Я глянул по сторонам, но особого выбора не заметил. Обстановку в избе составляли всего несколько предметов интерьера, из которых для спанья подходили только две лавки, на одной из которых легла Дарья, да печная лежанка, где продолжала рыдать Мария.

— Здесь? — вопросительно-утвердительно спросил я, указывая на оставшееся свободное спальное место.

— А хоть и тут ложись, — ответила матушка, продолжая переживать семейную баталию. — Дашенька, постели божьему человеку, — ласково окликнула она покорную дочь. Девушка резво выскочила из-за печи и принялась стелить на лавку пуховую перину.

Когда она управилась и вернулась на свое место, я, не спрашивая разрешение хозяйки, задул свечу и лег. В избе наступила тишина. Перина была мягкая и пахла птицами и летним солнцем.

Я вытянулся во весь рост, в предвкушении сладости засыпания. Усталое тело приятно ныло, голова практически прошла. Однако сразу заснуть мне не удалось.

Спустя какое-то время, я почувствовал, как нечто мягкое и теплое коснулось моего нагого тела. Ощущение нельзя было назвать неприятным, и я подвинулся к стене, чтобы освободить на лавке место.

— Божий человек, — прошептал знакомый голос, — можно я с тобой полежу?

— Лежи, — так же тихо ответил я, проводя рукой по тому, что оказалось в такой близости. — Только смотри, как бы муж не узнал!

Матушка не ответила, прижалась всем телом и начала нежно меня гладить. Потом я почувствовал, что щеки у нее мокрые, а грудь неровно вздымается.

— Ну, что ты, не нужно плакать, — попросил я, крепко прижимая к ее себе. Матушка отыскала мои губы своими горячими солеными губами, и мы надолго замолчали. Потом она несколько раз вздрогнула и успокоилась. Какое-то время мы лежали не шевелясь. Она горько вздохнула и вновь начала гладить мое тело. Потом испуганно, спросила:

— Ой, а что это у тебя?

Честно говорю, я едва удержался от смеха. Очень уж ситуация походила на старинный русский анекдот.

Как-то попросился солдат в избу на ночевку. Хозяйка пускать не хочет:

— Никак не могу служивый, муж у меня в отъезде, больше никого нет, а ты, поди, еще приставать будешь.

— Хозяюшка, — жалостливо уговаривает солдат, — какой там приставать, мне бы в тепле ночку скоротать. Дашь сухую корочку, бросишь на пол тряпку и то ладно!

— Ну, если так, то заходи, но помни, что обещал!

Солдат зашел, отогрелся, осмотрелся и просит:

— А нет ли у тебя, хозяюшка, водицы теплой пыль с себя смыть.

— Есть в бане, недавно топила, — отвечает она.

— Так что же ты молчала! — обрадовался солдат.

Пошли в баню.

— Я пока буду мыться, ты мне бельишко-то простирни, — просит он.

— А в чем же ты останешься?

— Дай пока мужнино, поди, зараз не заношу.

Помылся солдат, переоделся, вернулся в избу и сразу за стол. Ложку приготовил и требует:

— Ну, что есть в печи на стол мечи!

— Ты же давеча просил сухую корочку? — удивляется хозяйка.

— Ладно, ладно, что ты шуток не понимаешь. Я по запаху чую, что в печи щи и каша томятся.

Накрыла хозяйка стол. Солдат похлебал щей и ложку отложил.

— Не могу так есть, сухая ложка горло дерет. Ну, что смотришь, неси, что там у тебя припрятано!

Принесла хозяйка бутылку. Выпили они, закусили. Солдат на лавку ложится и спрашивает:

— Так что ты там такое о том что я приставать буду, говорила?

— Ты что смеешься? — спросила матушка, осторожно трогая непонятный предмет пальцами.

— Так, вспомнил… А ты что забыла что это такое?

— Забудешь тут, — сердито прошептала она, — батюшка и смолоду в таких делах не горазд был, а теперь уже и думать о таком забыл!

— А если залетишь? — на всякий случай, спросил я.

— Куда залечу? — не поняла она, — Я чай не птица по небу летать.

— Ну, это другой залет. Я говорю, вдруг затяжелеешь?

Она обняла меня, крепко прижалась и мечтательно проговорила:

— Ой, так бы хорошо было! Очень я сыночка хочу… Пусть простого, не Спасителя. И батюшке какое утешение, сан будет кому передать!

— Ну, сыночка я тебе не обещаю, это, уж как получится, — ответил я, и мы надолго замолчали.

Когда матушка «оттерпела» свое и мы распались, она только и успела сказать: «Ох, и утешил ты меня добрый молодец».

Дальнейшего разговора у нас не получилось, на печке заголосила Марья. Мы оба как по команде сели на лавке. До этого момента в избе было тихо, и я думал, что девушки уже спят, да вот, видно, ошибся.

— Марусь, ты чего? — спросила попадья. — Воешь, спрашиваю, чего? Обидел кто?

Девушка не ответила и повысила голос. С учетом того, что на улице находились караульные крестьяне, это было явно лишним. Но я не успел ничего ей сказать, как матушка вскочила и, белея в угольной темноте избы сметанным телом бросилась к дочери.

— Доченька, милая, ну что ты, что, моя хорошая, зачем так убиваешься!

— Да, да, — сквозь рыдания ответила та, — тебе все, а мне ничего! Я должна была быть первой, а ты, ты…

Не дожидаясь пока вспыхнет скандал, я вмешался в разговор.

— Нашла из-за чего плакать, велико дело! Иди сюда.

Однако девушка не успокаивалась, правда, перестала выть и теперь просто рыдала. Мать ее тихонько утешала, но рыдания делались все отчаяннее. Наконец попадья не выдержала и позвала младшую дочь:

— Дашка, кончай дрыхнуть, царство небесное проспишь! Встань что ли, да вздуй свечу!

— Очень мне надо спать! — нагловато ответила та. — Машке охота плакать, пусть плачет!

— Ты мне пооговариваешься! Делай, что велела!

Дарья, продолжая ворчать, встала и полезла в печь за угольями. Я оставался на лавке, наблюдал, чем все это кончится. Младшая, наконец, зажгла свечу, и теперь можно было рассмотреть создавшуюся диспозицию. Вся наша компания, включая, увы, и меня, оказалась нага. Матушка стояла у печки, лаская взгляд плавностью и обилием линий спины. Дарья держала в руках свечу, весьма романтично ее освещавшую. Только Марию на печной лежанке видно не было.