Сергей Шхиян - Юродивый

— Спасибо, — тихо сказал я, дрожащей рукой отдавая, пустую посуду.

— На здоровье, — равнодушно ответила она, тут же нарушая гармонию формы обыденностью содержания, и вернулась на старое место к лучинам и своему гребню.

Я отвел от Марфы взгляд и теперь просто смотрел перед собой. Говорить нам с ней было не о чем. Время шло, а она все так же медленно расчесывала свои волосы, глядя на свет догорающих лучин. Наконец последняя из них надломилась, вспыхнула и, прочертив в воздухе огненный след, зашипела в воде и погасла. И опять наступила тишина.

Я лежал в полной темноте, а перед глазами продолжал стоять идеальный женский образ. Скрипнула соседняя лавка. Я представил, как девушка лежит, закинув руку за голову, и так же как я, смотрит в чернильный мрак потолка.

— Трудно тебе было в плену? — тихо спросил я.

— Да, — просто ответила она, — я все время боялась. Особенно когда умерла мамка.

— Скоро вернешься к родителям, и все у тебя станет хорошо, — пообещал я, не умея правильно утешить. — Найдут тебе жениха, выйдешь замуж…

— Нет, я замуж не пойду, — неожиданно горячо заговорила она, — умолю батюшку, чтобы он отправил меня в монастырь… Мужчины такие… Я в плену видела…

Я понял, что она имеет в виду. Я сам, когда увидел, что вытворяют похотливые сторожа, оказался в шоке. Что же говорить о юной девушке оказавшейся свидетельницей грязного насилия. Впрочем, людское скотство не имеет ни пола, ни социальной принадлежности.

— Ты, Марфа, постарайся забыть то, что там видела. Таких скотов, как те казаки, немного. Хороших людей больше, чем плохих. А любовь это… — я замялся, не зная как объяснить, что бы она поняла, но ничего вразумительного не придумал. — Любовь это хорошо. Вот твои, батюшка с матушкой любят друг друга? И у тебя так будет.

Марфа долго не отвечала, и я решил, что она заснула. Потом вдруг тихо сказала:

— Моя матушка давно умерла, я ее совсем не помню, у меня мачеха…

— Мачеха, — повторил я следом за ней, понимая, что у такой красивой девушки с женой отца должны быть очень не простые отношения. Женщины редко прощают подобное совершенство. — Молодая?

— Нет, уже старая, ей двадцать семь годов…

Я чуть не засмеялся. Что-то у Марфы все кругом старики.

— Она тебя обижает?

Девушка на вопрос не ответила и, неожиданно для меня спросила:

— А почему когда я к тебе подошла, ты меня не тронул? Сил нет?

— Почему я тебя должен был трогать? — удивился я. — Тебе же этого не хотелось!

— Не знаю, меня все почему-то хотят потрогать. Я в монастырь уйду, там тихо, благолепно, все Господу молятся… Умолю батюшку, он меня и отпустит…

По поводу монастырского благолепия у меня существовали определенные сомнения. Люди и за глухими стенами остаются людьми, со всеми страстями, честолюбием и нереализованным желаниями. В закрытом пространстве это протекает еще сильнее, чем в обыденной обстановке.

Однако объяснять ей такую точку зрения было совершенно бессмысленно. Мне стало почему-то жалко что такая красота зачахнет в келье, не оставив после себя на земле потомство.

— Ладно, давай спать, утро вечера мудренее, поговорим об всем завтра.

Марфа не ответила. Я уже начал засыпать, когда она тихо произнесла:

— Я не могу спать, мне страшно…

— Здесь тебя никто не тронет, — сонно отозвался, — я же рядом.

— Нет, мне все равно страшно! — прошептала она.

Я окончательно проснулся. Девушка лежала тихо, но мне показалось, что она плачет.

— Если хочешь, иди, ложись со мной, — предложил я, не зная, как и чем ее утешить.

— А можно? — почему-то обрадовалась она.

— Конечно, лавка у меня широкая, места хватит, — опрометчиво ответил я, и представил, что она сейчас голой ляжет рядом, и что я тогда стану делать.

По полу протопали босые ноги, и ко мне прижалось что-то мягкое и теплое. Слава богу, Марфа оказалась одетой!

— Мне так страшно одной! — виновато прошептала она, обдавая лицо теплым дыханием. — А ты можешь меня потрогать?

— Могу, — ответил я, кажется, правильно поняв, что она имеет в виду, и погладил ее по голове. — Спи, уже поздно.

Весь следующий день я лечился. Постепенно силы возвращались, и к вечеру я уже вышел на улицу. Погода за те дни, что я пролежал, испортилась. Осень чувствовалась все сильнее. Моросил мелкий, холодный дождь, сырой, порывистый ветер рвал с деревьев первую желтую листву. Не успел я выйти за дверь избы, ко мне подошел Полкан. В отличие от большинства собак, бурно выражающих радость при встрече, сделал он это степенно, с чувством собственного достоинства. Выглядел он вполне здоровым и сытым.

— Здорово, пес, — сказал, — дай лапу!

Полкан заглянул мне в глаза и протянул лапу. Он все продолжал удивлять своими талантами.

— Любит тебя? — спросила, подойдя Марфа. До этого она наблюдала за нашей встречей, стоя в дверях избы.

— Не знаю, это у него нужно спросить, — ответил я, невольно вкладывая в слова, какой-то двойной смысл. После неожиданной ночной близости, наши отношения остались на вчерашнем уровне. Утром девушка была так же рассеяна и подавлена, как и вчера и, теперь, пожалуй, впервые прямо обратилась ко мне.

— Ты меня любишь, Полкан? — шутливо спросил я у собаки.

Пес посмотрел своими умными собачьими глазами, широко зевнул, показывая великолепные клыки и розовый язык, и помахал хвостом.

— Любит, — почему-то грустно констатировала Марфа, потом добавила, — у батюшки много собак, он медвежью охоту жалует.

На этом наш разговор прервался. Девушка опять ушла в себя, отгораживаясь от всего внешнего бледной, слепой улыбкой.

После того, как я увидел ее без одежды, теперь даже под мешковатым сарафаном и глухим черным платком, невольно видел ее такой, какой она есть на самом деле, и отнесся к ее странностям без прежнего раздражительного равнодушия.

Делать на улице больше мне было нечего. Разыскивать знакомых крестьян я собирался завтрашним утром. Пока на это просто не было сил. Голова кружиться перестала, но слабость не проходила. Почему-то меня до сих пор никто не навестил. Хозяйка коровенских мужиков не знала, равно как и того, почему обо мне позабыли.

— Тебе не холодно? — спросил я, заметив, как Марфа ежится на холодном ветру. — Пошли в избу.

— Пошли, — послушно согласилась она. — Скоро снег пойдет…

— Ну, не так уж и скоро, разве что через месяц.

Мы вернулись под закопченные своды крестьянского жилища, неизвестно за какие заслуги предоставленные нам во временное единоличное пользование. Еще ночью я опасался, что наши теперешние «неформальные» отношения днем вызовут определенную неловкость. Однако пока все обстояло, так же как и прежде. Марфа о своих слезах не вспоминала, как и том, что всю ночь проспала в моих объятиях. Утром, когда хозяйка принесла нам хлеб и молоко, она уже находилась во всеоружии своей то ли монашеской, то ли вдовьей одежды.