Дмитрий Манасыпов - Родина за нами!

Десять лет он провёл в собственном крае, скитаясь по лесам и горам как волк. В своей собственной стране, такие же, как он люди, решившие не сдаваться, постоянно защищались. И нападали сами. Расстреливали полицейские участки и войсковые колонны, пускали под откос поезда с солдатнёй и грузами, подрывали здания администрации и гестапо. Семён был одним из немногих, кто продержался так долго. Тех, кто начал воевать с фашистами одновременно с ним, практически не осталось. Облавы, засады, ловля на живца, предатели. Всего хватало в жизни тех, кто решил бороться до конца и ушёл в лес. А сегодня ночью наконец-таки наши и их. И так, что при одном только воспоминании об этом, Семёна снова начала бить крупная дрожь.

Если бы он тогда не захотел сходить в сортир, если бы не повариха, царствие ей Небесное, Леночка, нажарившая домашних котлет из свежего мяса… Сейчас бы он, скорее всего, был бы уже мёртв, также, как и товарищи, оставшиеся где-то там, далеко.

Часовых «те» сняли быстро и практически одновременно. Это Семён понимал уже сейчас. Потому что те, кто уничтожил отряд вошли в «городок» отряда сразу и со всех сторон. А тогда…

На войне твой «ствол» всегда должен быть рядом. Равно как боеприпасы к нему. И уж как ты выберешься из такой ситуации, как сейчас, когда отвыкший за три месяца рейдов по фашистским тылам организм красного партизана негодовал от нормальной еды – твое личное дело. «Революция» в животе и привела к тому, что Семён даже не смог добежать до нескольких отдельно стоящих деревянных «ватерклозетов», как издевательски прозвали их в отряде.

Сидя в кустах, росших сразу за «его» землянкой, с ПП, прислонённым к стволу ольхи, своей густой кроной закрывающей его от дождя, он был рад тому, что не погнушался когда-то снять с ещё тёплого фрица удобную «сбрую» из кожи и сейчас та не мешала, оттянутая по груди плотно набитыми магазинами. Было немного стыдно за самого себя, но что тут поделаешь, когда вот так вот прихватит?

Со стороны одного из трёх входов в «городок» неожиданно раздался чей-то безумно дикий крик, зависший на одной высокой ноте и неожиданно резко оборвавшийся. Семён насторожился, чертыхнувшись про себя и на самого себя. Чуть позже раздались первые очереди и взрывы. Что заставило его тогда тихо отползти в сторону и не убегать сразу? Скорее всего, въевшийся опыт войны, подсказывающий – нужно увидеть тех, кто напал, и понять то, что следует ожидать. Не кидаться, очертя голову, в бой до того, как не поймёшь весь уровень опасности.

Света в лагере естественно не было. Увидеть что-то Семён смог лишь когда начали полыхать, одна за другой, землянки и несколько палаток, стоявших на отшибе. Увидел, не поверил собственным глазам, но всего через несколько минут сломя голову нёсся через лес. Старался убежать как можно дальше, оскальзываясь и растягиваясь на мокрой траве. Потому что на отряд напали не люди.

Несколько тёмных и гибких пятен мелькнуло в багровом свете от горящего дерева и ткани. Приникших к самой земле, странно отсвечивающих неестественно большими глазами, вооружённых собственным оружием. Семён видел, как две таких твари вытащили из землянки молоденькую медсестру Юльку, опрокинув её навзничь. Как один из них накинулся на неё, рубанув по шее длинной и странно гнущейся рукой. Кровь брызнула таким фонтаном, что даже при скудном свете пожара её было заметно издалека, блеснувшую и немедленно залившую всё вокруг. А потом в широкий красноватый круг света вошёл первый из тех, кто полностью сломал психику партизана.

Высоченный, широкий как шкаф силуэт в длиннополом, кожаном, мокром от дождя плаще. С небольшим круглым шлемом на голове, чем-то вроде больших мотоциклетных очков на лице, отсвечивающих изнутри зеленоватым светом. С большим ранцем на спине, из которого тянулась, еле слышно лязгая, длинная пулемётная лента. Тянулась она к МГ-50, который верзила играючи перебросил в руках, срезав очередью кого-то из ребят. Семён застыл, глядя на это чудо и чуть было не попал сам.

Один из первых, низких, может тот самый, что убил медсестру, повёл головой, как будто принюхиваясь. Застыл на месте, повернувшись в его сторону, Семёна, что-то коротко прошипел. Когда рядом с первым здоровяком возник второй, а ствол МГ в его руках повернулся к партизану, столбом застывшему в спасительной темени кустов, Семён еле-еле успел очухаться. Очереди грянули чуть запоздало, когда он уже нёсся вперёд. Бежал, бросив за спиной погибающих товарищей.

И вот сейчас, сидя на сопке, возможно, той самой, где в прошлой, мирной и доброй (для него) жизни собирал с дедом ягоды кизила, Семён неожиданно для самого себя заплакал. Тяжело, одними глазами, задыхаясь в спазмах сдерживаемых воплей, рвущихся наружу. Ладонью на всякий случай крепко зажал в рот, стараясь не пропустить подозрительного шума. Плакал от собственного стыда, потому что сбежал. От детского страха, который до сих пор жил в нём, когда в голове всплывало запрокинувшееся навзничь гибкое Юлькино тело, из которого бил вверх всё никак не заканчивающийся фонтан крови. Десять лет партизанской жизни неожиданно ушли в никуда, оставив на высоте сопки лишь одинокого и до смерти испуганного маленького ребёнка с автоматом в руках. Дождь пошёл вновь, смешивая капли с каплями слёз, катившихся из глаз Семёна.

Он не расслышал того, как экспериментальный образец боевого антропоморфного разведчика тихо поднялся по склону. Не заметил того, как невысокое и гибкое существо в собственном природном камуфляже тенью скользнуло к старому кизиловому дереву, приметив врага, чей запах вёл его вперёд, выдавая даже через сильный дождь. Смерть пришла к струсившему партизану лишь спустя неполных пятнадцать минут после гибели тех, кого он считал друзьями. Быстрая и очень болезненная. Как всегда бывает при применении моментально действующего гибрида искусственного и природного ядов, попавшего в кровь с помощью выстреливаемой иглы.

– Отличный результат, герр Роецки. – Ханс Зиммер, подтянутый и совершенно соответствующий всем параметрам истинного арийца, довольно кивнул, рассматривая пепелище. – Впечатлен, немедленно по возвращению составлю полную докладную записку в Берлин.

Полномочный представитель гауляйтера Хоффмана, поблескивающий неизменным кожаным плащом, въедавшимся в членов СС второй кожей, покивал еще раз, рассматривая раскладываемые тела партизан.

Собеседник, выглядящий в плохо подогнанном фельдграу недавно призванным, кивал в ответ. Кепи, чересчур большая, съехала на лоб, по козырьку вниз катились капли дождя, но его это не беспокоило. Герр Роецки, как нельзя больше соответствующий стереотипам о странноватых ученых, ждал появления подопечных.