Александр Никишин - Кенгуру на фресках

Стопроцентная достоверность только того, что плотность будет на порядок выше средней.

Он и рад был бы этого не оглашать, но язык было не унять, и его вибрации и биение о зубы порождали, вкупе с дыханием, звуки, сливающиеся в слова, которые затем составляли фразы. В них была информация, которая всеми воспринималась неоднозначно.

«Второй» оперировал не фактами, но оперировал вероятностью. Наибольшая её плотность ожидалась именно в таких-то координатах и в такое-то время «Ч». У них, судя по выкладкам, есть все необходимое, чтобы попасть в нужное место и в нужный час.

Оставалось лишь оценить риски.

По его мнению, риск был пятьдесят на пятьдесят, как монету кинуть. Пан или пропал. Очень высокая, для этих условий, степень. Если пропал, то пропадешь по-настоящему. И праха не останется. Возможно, слишком скоропалительные выводы, но это видение решения проблемы сквозь призму его знаний.

В ход доклада вмешался «третий».

Он утверждал, что риск не так уж и высок. Речь пойдет скорее не о жизни и смерти, а о сроках возвращения к Земле, потому что, по его мнению, протуберанец действительно ожидается высотой близкой к минимально критически допустимой, только допуски на порядок ниже, чем у его коллеги. Всё не столь фатально. Риск угодить в корону отсутствует напрочь.

Сам же он не решался объявить свои выкладки первым, потому что ничего не мог сказать о плотности выброса. Данные о плотности – всецело заслуга соляролога-два.

«Третий» закончил.

Для окончательного принятия решения предстояло выслушать мнение «первого».

Подобные номера на корабле не означали ничего – ни степени превосходства, ни какого-либо квалификационного разряда – лишь служили отражением номинального количества. Просто в штате корабельного экипажа было три единицы ученых солярологов и очередность их номеров зависела лишь от даты приема на борт.

Первый молчал.

Соляролог-один был очень пессимистичным прогнозистом и мог своими доводами подвергнуть сомнениям, что бывало не раз, даже самые выверенные теории. Он вообще не терпел понятия риск в расчетах.

В ожидании разноса, «второй» и «третий» воззрились на экраны, с которых должен был вещать их коллега и оппонент.

Экран был пуст. Время шло, но ничего не происходило.

Это было странным.

Бывало, что для формирования ответа, во время совещаний, специалисту требовалось дополнительное время, и тот брал своеобразный тайм-аут, вывешивая предупреждение.

Предупреждения не было.

Либо «первый» вообразил, что он действительно первый, на которого не распространяются общие правила, либо произошло нечто, что относится к разряду форс-мажора.

Совещания всегда происходили в экранном режиме. Для принятия серьезных решений в виртуальном пространстве находиться запрещалось. Капитан, нарушивший запрет, уже поплатился за это, неся более чем смутные воспоминания об обстоятельствах совершённого проступка, но очень яркие об испытанной боли, еще более крепкого осознания виноватости.

Судя по тому, что он еще во главе корабля – наказание было низкой степени. Средняя могла привести к недееспособности от нескольких часов до нескольких суток. О высшей никто ничего толком сказать не мог, кроме того, что до неё дело ни разу не доходило и это была явно не смерть, но что-то похуже её.

Вблизи преддверия раскаленного ада смерть не пугала. Здесь она могла просто заменить собою жизнь так быстро, что сознание просто не успевало осознать факта кончины.

Когда корабль входил в корону или его слизывал протуберанец, те, кто был в нем, должно быть, и не верили в то, что они уже мертвы. Ходили слухи, подобные тому, что при таком быстром распаде плоти сознание не успевает разрушаться и, уже несуществующий в реальности, человек продолжает существовать в своем сознании – сам в себе. Как в субъективном коконе, не соприкасающемся с реальностью или как собственная, индивидуальная вселенная, в которую нет посторонним входа и нет выхода из неё ему самому. Да и зачем. Когда ты сам вселенная – не имеет значения, что ты не существуешь для других, которые для тебя перестали существовать. В себе вселенная, в себе вечность.

На эту тему на Земле написали и опубликовали несколько книг, сразу ставших бестселлерами и причиной возникновения множества сект, переросших в движения, которые, то враждуя, то сотрудничая между собой стали подвергать нападкам официальные церкви.

Не удивительно. Человек, загнанный в физическое замкнутое пространство, начинает искать выход из него. Физически не существующий, но который можно придумать. Если раньше для Земли-острова с дефицитом ресурсов выход для её обитателей был в царствах божиих и реинкарнациях, то сейчас картина начала меняться.

Солнце вновь стало воцаряться в человеческом сознании как чертог спасения.

Человечество сделало очередной рывок наружу, чтобы снова обнаружить себя в замкнутом пространстве. Наподобие плавания Магеллана, которое показало, что Земля—шар и потому мир, пусть и велик, но ограничен.

Безграничными тогда оставались только небо и вариации форм жизни.

Потом добрались до неба, взломали его и упёрлись в очередную линию ограничения.

Солнце!

Оно стало неисчерпаемым источником ресурсов для жителей планеты Земля. Время шахт, рудников и штолен кануло в лету. В солнечной плазме были все элементы таблицы Менделеева, которые требовались человеческой цивилизации в неисчерпаемых количествах.

Но всё имеет свою цену. Решение проблемы снабжения земной экономики ресурсами замкнуло её интересы на линии Земля-Солнце. Человечество пошло осваивать большой космос не вовне, а вовнутрь. Марс, Юпитер, Сатурн, звезды—все это стало неинтересным, также как Венера и Меркурий. Зачем напрягаться и их освоении, когда можно ещё оставаться на Земле.

Всё имеет свою цену…

«Первый» так и не появлялся.

Предчувствуя неладное, капитан решил снова нарушить запреты и вошел в виртуальность.

В образе игрока в гольф, он ступил на территорию «первого», которая была стилизована в нечто вроде дворца в стиле рококо.

С первых шагов на него обрушилось ощущение, какое мог бы испытать принц, вошедший в покои спящей красавицы. Всё вокруг было лишено динамики, словно в стоп-кадре. Певчие птицы недвижимо сидели на жердочках в золоченых клетках с раскрытыми клювами и распростёртыми крыльями, пучеглазые золотые рыбки недвижимо, словно вмороженные в лёд, застыли в хрустальных, на ножках, чашах-аквариумах. Рыжие коты статуэтками сидели по углам. Шикарная кровать с балдахином, завешанная вуалью, возвышалась, словно утес посреди всего этого застывшего великолепия. У изножия в позе сфинкса застыл гигантский мраморный дог.