Андрей Посняков - Перстень Тамерлана

– Здрав будь, Онфиме. – Выйдя на полянку, Ефим с Раничевым поклонились.

Парень метнулся было в сторону, но тут же уселся обратно, словно бы что-то увидел за спинами пришельцев, по крайней мере, Иван четко проследил направление его взгляда, обернулся… но ничего уже не увидел, только показалось, словно бы ветви у березы качнулись, ну так – ветер.

– И вы будьте здравы, – несколько запоздало поприветствовал Онфим, снова усаживаясь на свое место перед кострищем. – Ищете что?

– Не что, а – кого, – присаживаясь на траву, пояснил Ефим. – Скоморохи мы, ватагу сыскать решили, да опоздали малость.

– И мы опоздали, – со вздохом поведал парень. Потом, словно бы вспомнив что-то, оглянулся на Раничева. – А ты, друже, присел бы тоже, хоть вон к этой березке. В ногах-то правды нет.

Иван послушно уселся там, где указано, мельком осмотрелся – странного предмета у березы напротив уже не было… Но ведь он же был, был, ну только что! Раничев мог бы поклясться… Глюки, что ли?

– Не туда сел, – глянул на него Онфим. – Вон сюда-то придвигайся, к нам ближе.

Иван придвинулся.

– Это – Иван, на гуслях игрец да песен певец, – кивнул на него Ефим. – А меня Гудком кличут, и многие ватажники в лицо знают…

– Вовремя ты это сказал, друже, – отчетливо произнесли вдруг откуда-то рядом. – Узнал я тебя, видал как-то раз у Семена в ватаге. – Наверху, на березе, зашумели ветки, миг – и на траву, прямо перед гостями, спрыгнул давешний смуглоликий отрок. В руках он держал… настороженный самострел с короткой железной стрелою.

«Козья нога» – вспомнил Раничев название той самой, таинственно исчезнувшей от березы штуки – так называлось приспособление для взведения тугой тетивы самострела, оружия, надо сказать, не очень-то распространенного в здешних широтах. Интересный экземпляр, похоже, даже итальянской работы. Ну да, скорее всего, попал сюда через Орду из Кафы – генуэзской колонии в Крыму.

– Ты всегда так гостей встречаешь, с самострелом? – не сдержался Иван.

– Это смотря каких гостей, – улыбнулся отрок. Улыбка у него оказалась приятная, белозубая, и одновременно со ртом, казалось, улыбались и глаза – зеленовато-карие, вытянутые к вискам, похожие на две большие миндалины. Отрок – звали его не совсем по-русски – Салим Стриж – внимательно выслушал предложение Ефима и задумался. Создать ватагу самим, не дожидаясь возвращения Семена? Неплохо бы, только не мало ли людей? Всего-то четверо.

– Там, на пристани, еще плясуны есть, – вспомнил вдруг сам же Салим. – Кажется, трое. Вот бы и их к нам. – Он вдруг лукаво прищурился: – А где ж твой гудок, Ефим? И твои гусли?

Переглянувшись, приятели честно признались, что инструментов у них пока нету.

– Знали б, где достать, – взяли. – Ефим поскреб бороду. – А так, видно, придется самим делать.

– Да уж, – поддакнул Раничев и потянулся к сыру: – Что-то есть хочется.

– Угощайтесь, – гостеприимно предложил Салим; похоже, он был в этой паре за главного. – Гости нежданные, зато желанные.

– Чтой-то я тебя не припомню, – прожевав сыр, пробормотал Ефим.

Салим улыбнулся:

– Зато я тебя знаю. Даже слыхал пару раз. Гудошник ты знатный… Слушай! – Он вдруг встрепенулся: – Не знаю, как с гуслями быть, но для тебя, кажется, есть кое-что. Смог бы ты сыграть на том, что фрязины называют виолин?

– Виолин? А что это?

– То же, что и гудок. Струны, гриф и прочее.

– Тогда смог бы. – Ефим кивнул. – Тащи свой виолин.

– Не у меня. – Салим качнул головой, черные волосы его рассыпались по плечам. – Здесь, недалеко, живет один смерд, Игнатко, он часто разгружает на пристани лодки… Не знаю, откуда у него виолин, он не рассказывал, но есть, я сам видел, хотел спросить, да нам он был тогда ни к чему. Мы сходим к нему, вот уже сейчас, обычно он оставляет для нас лепешки.

– А не опасно? Феофан-то здорово рассердился.

– Да ну, – отмахнулся отрок. – Не такая уж мы и добыча для епископа.

Он говорил по-русски очень чисто, правильно, тщательно выговаривая слова; чувствовалось, что этот язык не являлся для него родным.

Онфим пододвинул блюдо с сыром поближе к Ивану:

– Кушайте, гостюшки.

Раничев поблагодарил кивком, усмехнулся:

– Вы и так нас, словно дорогих гостей, встретили – не знали, где усадить.

Салим с Онфимом вдруг переглянулись и покатились со смеху.

– Это потому тебя пересаживали, – поднимаясь с травы, сквозь смех пояснил Салим, – что туда, где ты сел, целиться с березы сподручней! Прямо в лоб получается!

– Спасибо, – обиделся Раничев. – А пробьет твой самострел лоб-то?

– Да запросто.

Иван закашлялся. Он, конечно, и раньше знал, что скоморошьи ватаги, попутно с развлекаловом и шоу, занимались и грабежами, и разбоем – ну теперь вот воочию убедился. Непростая это была парочка, наверняка не только акробатикой промышляла. Самострел у них, хаза у какого-то смерда.

– Ну так пошли, что сидеть? – призывно махнул рукой отрок. – Скоро стемнеет, а Игнатко у себя на ночь не оставит, наместника Евсея боится.

– С чего бы? – как бы между прочим поинтересовался Раничев.

– А кто его знает? – Селим пожал плечами с самым невинным видом.

Иван поежился. По его мнению, от этих чертовых акробатов за версту разило прямым бандитизмом. Собрали, блин, ватажку, как бы потом слезами кровавыми не умыться!

Смерд Игнатко жил на самом краю не огороженного стеною посада, в маленькой курной избенке, огороженной высоким, в рост человека, плетнем. Небольшую усадебку его, с полем и огородом, почти полностью скрывали заросли ракиты и ивы, так что надо было хорошо знать дорогу, чтобы найти тропу, ведущую к закрытым воротцам, сколоченным из горбыля. Пока шли, стемнело – солнце уже успело скрыться за лесом, но последние лучи его закрывали огнем почти половину неба, уже не такого голубого, как днем, но и не черного, ночного, а светло-синего, словно старые линялые джинсы.

Дойдя до плетня, Салим три раза покричал совою. Чуть погодя, со двора, раздался такой же звук.

– Пошли, – обернувшись, шепнул отрок.

По очереди все четверо зашли во двор через чуть приоткрывшиеся воротца. Им навстречу метнулась темная тень – видно, сам хозяин, смерд Игнатко, – цыкнула на забрехавшего было пса, тот обиженно заскулил и затих. Хозяин гостеприимно отворил дверь избенки, буркнул:

– Входите.

Ночные гости, один за другим, вошли в темное помещеньице, такое низкое, что Раничев, выпрямившись, треснулся лбом о притолоку, да с такой силой, что перед глазами запрыгали искры. Яркие – зеленые, красные, желтые… Впрочем, это уже были не искры – а жарко вспыхнувшее пламя! Какие-то люди разом зажгли факела от тлеющих углей очага. Раничев дернулся было обратно… и почувствовал под лопаткой холодное острие копья.