Андрей Посняков - Последняя битва

Воевода выдавил из себя добродушную улыбку:

– Здрав будь, Олекса-друже. Как семья, здоровьице?

– Благодарствую, воевода-батюшка, Господь миловал.

– Ну говори, с чем пожаловал?

Дружинник оглянулся и понизил голос:

– С делом непростым, тайным.

– С тайным? А ну, погодь…

На цыпочках подкравшись к двери, воевода распахнул ее резким ударом ноги, впустив в натопленную горницу предвечернюю прохладцу… За дверью никого не было.

– Ну? – Обернувшись, Ростислав самолично запер дверь на железный крюк. – Вот теперь говори, Олекса. Что за дело такое?

Сам и напрягся – подумалось вдруг, может, от расстриги Олекса посланец, может, еще чего удумал бывший монах Гермоген?

– Письмецо одно людишки наши перехватили. – Старый воин вытащил из-за пояса небольшой свиток, запечатанный зеленоватой восковою печатью, протянул с поклоном. – Погляди, батюшка.

Несколько брезгливо воевода развернул свиток, грамотен был – хоть и по слогам, да прочел сам:

– Кы-ня-зу вели… вели… кому… Вели – кому?

– Великому, господине.

– Ага – князю великому… Феофан-игумен челом бьет. Эва, Феофан! – Воевода позабыл и про головную боль – до чего стало любопытно. Промочил горло кваском да продолжил, позабыв выгнать Олексу. Хотя вообще – чего выгонять-то? Ежели что – вот и исполнитель, да и так, старый дружинник – человек верный.

– Челом бьет, – повторил Ростислав и продолжил чтение дальше, постоянно сбиваясь и путаясь, однако в целом двигаясь в верном направлении, – и докладает… о воеводе Ростиславке ненасытном пиявце! Это обо мне, что ли?! Ах он, гад ядовитейший! Ну-ка, ну-ка, посмотрим далее…

Дальше воевода благоразумно читал шепотом, кое-где вставляя ругательные комментарии:

– …берет мзду безбожно… пианствует… дорожицу по-за башнею старой не чинит, а сколь возов уж там побилося… Ну, змеище! Тьфу!

Прочитав грамоту до конца, воевода обвел дружинника тяжелым взглядом:

– У кого изъяли письмище сие злобное?

– У того самого монашка, господине, который с нами скоморохов ловил по указанию Феофана-игумена.

– Эвон как… – Ростислав нахмурился. – А где он сам-то, чернец этот?

– А пес его… Грамотицу-то нам Федька Жмых дал, тать калитный… он и вытащил, прочел, да…

– Что, Федька калитный тать грамоту ведает? – удивился воевода.

– Ведает, батюшка, – уверенно отозвался Олекса. – Хоть немного, а ведает. Потому и сообразил быстро – кому письмецо передать.

– Молодец, хоть и тать, – скупо похвалил воевода. – Соображает, когда надо… Ты, Олекса, вот что… Как в следующий раз попадется Федька на краже – его не имать, отпустить – будто бы сам сбег.

– Само собой. – Дружинник глубоко поклонился. Вот за эту по-своему понимаемую справедливость – даже и к татям – он воеводу Ростислава уважал. Хоть и мздоимен был воевода, и пьяница, а все ж хоть какую-то справедливость имел. С другим-то, пожалуй, хуже б служилось.

– Ой, гад, ой, змеище… – поминал воевода игумена. – Чувырла гнусноподобная.

– Что со скоморохами будем делать, батюшка? – негромко напомнил Олекса. – Игумен просил их на свой суд оставить.

– На свой суд?! – Воевода аж подскочил в резном полукресле. – А вот хрен ему, а не суд! – Он сделал неприличный жест. – Сами, без него со скоморохами справимся.

– Заступники ихние денежку собрали немалую, – улыбнулся дружинник. – Да передать боятся – не знают кому.

– Денежку? – Ростислав почесал нос. – И большую?

– Да мелочь, дирхемы ордынские… десятка два.

– Ничего себе, мелочь! Два десятка дирхемов. Это по-нашему… шестьдесят деньгов будет! Да, а что за заступники?

– Такие же… скоморохи. У поруба стоят, мнутся.

– Чего ж мнутся? – искренне удивился Ростислав. – В законах что сказано? Виру за вины малые и средние брать. Нешто глумы, да кощуны, да пляски-игрища скоморошьи – вина тяжкая?

Олекса отрицательно покачал головой.

– Вот и я тако мыслю, – удовлетворенно кивнул воевода. – Иди-ко, друже, распорядись моим именем. Денежки прими, а скоморохов вели гнать из поруба взашей. И чтоб я их к вечеру в городе не видел!

– Сделаю, господине, – по-военному четко ответил Олекса и, сняв с двери крюк, вышел, пряча улыбку. А чего б ему не улыбаться, коль в калите позвякивали десять ордынских монет – очередной «подарок» обидовского боярина Ивана Петровича.

Иван Петрович встретил выпущенных скоморохов сразу за старой башней. Сам не подошел, послал Проньку.

Парень схватил бородатого скомороха за рукав:

– Эй, разговор есть.

– Какой еще разговор? – оглянувшись, недобро прищурился тот. – Отойди, паря… Ой! Не ты ль на Благовещенье…

– Я, – с самой широкой улыбкой тут же отозвался Пронька. – Эх, жаль доплясать не дали.

Скоморох улыбнулся:

– Изрядно ты, парень, пляшешь!

– Да и пою ничего.

– И это верно… Знакомиться давай, я – Онцифер Гусля, а то дружки мои – Самсон с Кряжей.

– А меня Прохором кличут. За башню пойдем? У друга моего беседа к вам есть.

– Что за беседа?

– Говорю же – за башню.

Онцифер пожал налитыми плечами:

– Ну пойдем, коль не шутишь.

Они прошли за башню, в ту же самую корчму выжиги Ефимия, где были на Благовещенье. Раничев проводил их взглядом, оглянулся по сторонам и, не заметив ничего подозрительного, неспешно зашагал следом.

– Ну где твой дружок? – Войдя в корчму, Онцифер Гусля закрутил головой.

– Здесь я, – тронул его за плечо Иван. – Во-он в тот угол пошли, потолкуем.

– Пошли. – Внимательно осмотрев Раничева, скоморох согласно кивнул. Имея при себе двоих – и еще сколько шныряло в толпе на рынке! – Онцифер не видел особой угрозы от Ивана и Проньки. Да и что с него, скомороха, взять?

– Ну! – Усевшись за стол, он ухмыльнулся, чувствуя за спиной надежную поддержку Самсона и Кряжи – тоже неслабые были парни. – Об чем беседовать будем?

– Вот об этом! – Раничев с размаха припечатал к столу монетку – медный нацистский пфенниг. – Твоя?

– А тебе что с того? Ну у меня была, врать не буду.

– Вот. – Иван без лишних слов высыпал на стол горсть серебра. – За каждое твое слово плачу несколько денег. Только предупреждаю – за правдивое слово. За ложь на дне моря сыщу. Впрочем, врать тебе без надобности.

– Вот именно, – хмуро кивнул скоморох, и тут же лицо его озарилось бесшабашной улыбкой. – Ну, парни. – Он оглянулся назад. – Вот уж правду говорят – не знаешь, где найдешь, а где потеряешь. Что ж, при этаком-то раскладе, вижу, хорошо вспоминать придется.

– Вот-вот, – улыбнулся Раничев. – Вспомни… – И тут же подозвал служку: – Пива!

А Онцифер Гусля сидел, наклонив голову. Не нужно было вспоминать – он и так все прекрасно помнил. И тот солнечный осенний день, и высокие вычурные стены города. И зубчатые тени башен на булыжниках ратушной площади. Они тогда разыграли комедию… Как же назывался город? Господи, да Вильно! Ну да – Вильно. Среди зрителей был один рыцарь… да, прямо так и сидел на коне в сверкающих на солнце доспехах, немолодой уже, с умным лицом и быстрым взором. Рядом стоял паж или оруженосец, совсем еще мальчик. Держал щит хозяина с нарисованным гербом. Красивый был герб. Он, этот рыцарь, и швырнул тогда горсть монет.