Андрей Посняков - Шпион Тамерлана

Проскользнув в корчму, приведший Авдотия плосконосый парень, кивнув хозяину – тощему лысому татарину с реденькой черной бородкой, – ловко пробрался в угол, к Мефодию. Дождавшись, когда рыскающий по корчме взгляд старца остановится на нем, поклонился низехонько:

– Привел, батюшка, как ты и наказывал.

– А, Авдотий, старый друже! – не обратив, казалось, никакого внимания на плосконосого, улыбнулся скомороху Мефодий. – Садись, друже, поснидай с нами, что Бог послал. А ну, шпыни, кыш! – Старец махнул рукою, и все прихлебатели его – и лысые, и лохматые, и с бородою лопатой, и вовсе безбородые – опрометью бросились к столу у самого входа. А тут, в уголке, стало вдруг в одночасье тихо, пусто и благостно. Лишь стол ломился от яств – все постное: печеная рыбка, уха, блины, капусточка, кашица жиденькая, без масла. – Поснидай, поснидай, Авдотий-друже, – ласково приговаривал старец. Скосив глаза на плосконосого, тоже позвал: – И ты садись с нами, Феденька. Не взыщи, Авдотий, что небогато нынче, сам знаешь, пост. Вот на Пасху ужо не так разговеемся! Феденька, сбегал бы, позвал Кузюма, пущай медку принесет. Хоть и пост, а все ж негоже нам сухую пищу, Господом данную, вкушати.

Плосконосый Феденька – молодой угрюмовский тать Федька Коржак – без лишних слов ломанулся исполнять приказание. Ибо знал – несмотря на свой уничижительный тон, воровской старец никогда никого не просил, только приказывал. И горе было тому, кто приказа не выполнит или выполнит, да не так, как хотелось бы старцу. Зная о том, Федька Коржак поспешил к печке, именно там маячила в дыму согбенная фигура татарина.

Проводив молодого татя взглядом, Мефодий обернулся к гостю:

– Дело у меня к тебе есть, Авдотий, может, и маленькое, да обещал тут одному узнать кой-что… Знаешь ведь Ефимку Гудка?

Авдотий чуть не поперхнулся ухою – именно о нем ведь выспрашивал новый дружище гусельник Иван.

– Знаю Ефима Гудка, – кивнул скоморох. – Ватажник справный.

– Вот и я, грешен, любил его гудком слух понежить, – покивал старец. – Потому и в просьбишке отказать не смог. В Новугород по зиме еще подался Ефиме с ватагою.

– В Новгород? – Авдотий поднял голову. – Так вот куда подался, да еще с ватагою. То-то я на Москве многих не вижу.

– В Новугороде все, – подтвердил Мефодий. – А вот и Феденька. Ты поставь, поставь на стол кувшинец-то, а сам покуда там посиди, в отдалении. Угощайся-ка медком, друже Авдотий. Много ль скоморошеньем заработал?

– Да так… – Авдотий досадливо махнул рукой.

Воровской старец засмеялся:

– А я ведь тебя звал к себе-то. И сейчас зову.

– Может, и пойду, – сумрачно кивнул Авдотий. – Если уж совсем туго придется. Ты говорил, просьбишка у тебя есть.

– Не у меня, не у меня, друже, – снова засмеялся Мефодий. – У Ефима Гудка. Дружку своему старому хотел он поклон передать да десяток денег новугородских, вот я и выискиваю между делом дружка-то. Денежки-то ведь обещал передать кому надо, уж больно по сердцу мне Ефимово игранье, сам ведь про то знаешь.

– Слыхал. А про Гудка так скажу – есть у меня ватажник, Иване, так тот точно с Ефимом когда-то близехонько знался.

– Что за Иван? – поднял глаза старец. – Гусельник?

– Ну да, – кивнул скоморох. – Ты ж его знаешь.

– Да видал как-то. – Мефодий усмехнулся. – Только не знаю, тот ли? Ты вот что, Авдотий, повыспрашивай-ка у дружка твоего кое-что… Вот и вызнаем, тот ли это Иване.

– Что ж, – скоморох пожал плечами. – Поспрошать можно. Благодарствую за угощение.

– Вот и славно, – осклабился старец. – Ты сегодня бы и повыспросил, а завтра к вечерне подошел бы.

– Как скажешь.

Простившись с Мефодием, скоморох вышел. Дождавшись, когда за ним захлопнется дверь, старец кивнул Коржаку, и тот, не допив брагу, метнулся на улицу, подхватив брошенную на лавку шапку. Отсутствовал он недолго, почти сразу же и явился, подбежал к Мефодию, доложил шепотком:

– Все, батюшка, спокойно, только…

Воровской старец вскинул вмиг ставшие злыми глаза:

– Что – «только»?

– Да парень один тут, у корчмы вертелся. Скомороший, тот, у которого я тогда серебришко увел.

– Тебя поучить – что с ним сделать?

– Да я и хотел, – обрадовался Коржак. – Только он с Авдотием этим ушел.

Старец задумался:

– Вот как, значит. Ладно, пусть пока погуляет. Может, и впрямь зашел за Авдотием? А вообще-то б лучше его поймать да порасспросить гораздо. Так, на всякий случай. Осторожность, она никогда не помешает, на Бога надейся, да сам не плошай, верно, Коржак?

– Святая правда, батюшка!

– Ну чего стоишь? Ступай.

– Возок, батюшка.

– Возок? Что ж ты раньше молчал, оглобля? Зеленый возок-то?

– Зеленый. Да он, я возницу хорошо запомнил.

– Ну так беги, скажешь – завтра к вечеру пусть подъезжает. С серебром, как и договаривались. Чай, не обеднеет боярыня-то.

Поклонившись, Коржак снова выскочил из корчмы.

Дня через два погода повернула на лето. На улицах и усадьбах вовсю таял снег, а в голубом небе ярко, почти совсем по-летнему, светило солнце. Раничева вновь позвала боярыня. Не среда была и не суббота, однако прибежавшая на рынок Анфиска явно не зря маячила за деревьями, и это при том, что дружка ее, Иванки, поблизости вовсе не наблюдалось – отрок с утра еще отправился с Ипатычем за город – за лыком и прутьями.

Доиграв, Иван закинул гусли за спину и обошел старую березу:

– Что, чай, зовет боярыня-то?

– Зовет, господине, – поклонилась девчонка. – Тоскует, в грусти-печали все.

– Это ж по какому случаю грусть-печаль? – хохотнул Раничев. – Вроде наоборот, радоваться должна – Пасха скоро.

Анфиска ничего не ответила, только улыбнулась:

– Госпожа сейчас прийти просила. Говорит, важную новость для тебя, господине, вызнала, из тех, что ты просил.

– Новость? – Иван обрадовался, вспомнив, что, и правда, не так давно расспрашивал боярыню про Литву – дескать, собралися туда с ватагою по лету. Может, и в самом деле Руфина наконец-то сообщит хоть что-то действительно стоящее, касающееся, скажем, бывшего ордынского царя Тохтамыша, а с ним – и Абу Ахмета.

Прищурившись, Иван взглянул в небо:

– Ну идем, коль зовет.

Пройдя знакомой калиткой, поднялись на галерею. Внизу, во дворе, было как-то необычно шумно, людно, впрочем, некогда было особо присматриваться. Вот и сени.

– Ты уж дальше сам, господине. Заходи сразу, не стучись, – остановилась на пороге Анфиска. – Мне хозяйка еще в амбар пойти велела.

Юркая фигурка девчонки ходко побежала по галерее к лестнице.

– Один, так один, – махнул рукой Иван. – Не заблужусь, чай.

Пройдя полутемными сенями, он открыл знакомую дверь. Вошел, как и сказано было, – без стука. Как всегда – полумрак, чуть дрожащее пламя свечи, лавка с грудой набросанных тряпок – шуба, сарафан, летники. Боярыни что-то нет, видно, чуть задержалась. Интересно, что ж такое она хотела ему сообщить? Раничев подошел ближе к лавке и обмер. То, что от дверей выглядело грудой сброшенной наспех одежды, при ближайшем рассмотрении оказалось мертвым телом седого бородатого мужика в желтых узорчатых сапогах и распахнутом синем кафтане с алмазными пуговицами. Из груди мужика, там, где сердце, торчал устрашающих размеров кинжал с украшенной рубинами рукояткой. Мужик был – мертвее мертвого. А кровь еще не совсем запеклась, свежая… И по полу кровавые пятна. Ну блин, дела! Резко распахнулась дверь. Вздрогнув, Раничев оглянулся…