Александр Прозоров - Заклятие предков

— Пропусти нас, волхв.

— Боярин запросил суда Божьего, — тихо сообщил Аргамирон.

— Чего тут судить, волхв? — не понял князь. — Ты же все сам видел!

— Все мы смертны, княже, — покачал головой старик. — Наш разум слаб, наши глаза слепы, наш опыт куц, как заячий хвост. Лишь боги всевидящи, всезнающи и мудры Лишь боги не знаю! ошибок. Боярин поклялся Перуном-громовержцем и запросил Божьего суда. И он его получит. Отступись пред высшими силами, князь. Измена богам русским — это не твои угодья. Это владения богов.

— Пусть будет так, — неожиданно легко согласился суздальский князь. — Что я голову срублю, что боги гнев обрушат. Но суд верши немедля! Бояре, волоките его к святилищу.

Толпа ратных и простых людей качнулась к воротам.

— Да уж, — прижался спиной к стене ведун. — Сегодняшний день в Гороховце запомнят надолго. Столько событий — и все сразу.

Идолы в славянских святилищах — это вкопанные в землю истуканы. Только низенький и толстый Перун неизменно стоит на низких медных, бронзовых или железных ножках. И лишь теперь Олег узнал, почему.

Под руководством Аргамирона четверо горожан вынесли бога за пределы священной рощи, поставили в середину квадрата, образованного четырьмя сложенными шалашом кострами. Отпущенный дружинниками боярин сам подошел к Перуну, повернулся к нему спиной, опустился на колени, заведя ноги под идола. Замер. Теперь все выглядело так, словно бог смотрит на людей поверх головы Руслана, положив подбородок ему на макушку. Волхв принес что-то, похожее на медную кадильницу, склонился по очереди у каждого костра, нашептывая:

— Просыпайся, священный огонь, просыпайся.

Алые язычки заплясали на белых сухих поленьях, стали быстро разрастаться. Аргамирон отошел, любуясь деянием рук своих, дал огню хорошенько заняться, потом сложил руки на груди:

— Дитя мое. Суд Божий суров и неотвратим Суд княжеский прост и милостив. Покайся во лжи своей, откажись от клятвы ложной, и люди снизойдут к твоим ошибкам. И если ты не сохранишь тела, то душа твоя уйдет в просторы спокойного мира, лежащего под властью извечной Мары. Отступись, ибо гнев Божий страшнее человеческого. Он не оставит от тебя ни имени, ни души, ни тела.

— Клянусь Перуном-громовержцем! — срывающимся голосом прокричал боярин. — Никогда не сотворял я деяний колдовских, никогда не напускал нежить на земли русские, никогда не чинил никакого вреда честным подданным моим и землям отчим! И пусть гнев Перуна обрушится на мою голову, коли я солгал хоть единым словом.

— Да будет так, дитя мое! — закричал волхв, подняв лицо к небу. — Отдаю тебя во власть бога великого, повелителя грозы и молнии, гнева и жестокости. Да будет так! Да откроются очи Перуновы, да поднимется могучая длань его, да обрушит она гнев на святотатца и милость на праведника! Да будет так!

Аргамирон выдернул из рукавов какие-то свертки, кинул их в ближайшие костры и, отвернувшись, побежал в сторону довольно бодрой трусцой. Из костров повалил густой темный дым, начисто закрыв боярина от глаз зрителей. Едко запахло уксусом. Поднимаясь на высоту трех сотен метров, дым начал расползаться в стороны, образуя над святилищем и кострищем овальное облако. Вокруг резко потемнело, послышалось странное потрескивание.

Свертки прогорели — дым иссяк, и стал виден по-прежнему стоящий на своем месте человек. Потрескивание же становилось все громче и громче. Внезапно облако просело вниз, с его края сорвалась молния, вонзилась в костер, разнеся его в мелкие искры. Вторая, с противоположного края, расшвыряла другой. Новая молния метнулась из центра, потом — опять с края, а потом они посыпались с такой частотой, что слились в единое, направленное к идолу Перуна, зарево, осветившее окрестности неестественным, мертвенно-белым светом. Во все стороны летели ошметки костров, комья земли, куски льда и длинные, похожие на плети, коренья. Грозовые раскаты смешались в непрерывный гневный рев, вскоре перешедший в частый грохот, быстрый стук.

Немного погодя все успокоилось. Облако поднялось, стало рассеиваться, оставив после себя почти правильный круг изрытой земли. В центре круга по-прежнему возвышался толстый деревянный Перун на гнутых бронзовых ножках. А перед ним стоял на коленях целый и невредимый боярин.

— Слава! Слава боярину Руслану! — крикнул кто-то, и тут же этот клич подхватили со всех сторон. — Любо! Люб боярин! Слава Руслану! Наш боярин! Любо!

Человек перед истуканом отряхнул одежду от грязи, поднялся на ноги, еще раз встряхнулся, повернулся к истукану, отвесил ему поклон, поцеловал ноги. Потом опять оборотился лицом к своим ратным и посадским людям, приложил руку к груди и низко-низко поклонился уже им.

Толпа взревела еще сильнее, двинулась на него. Боярин чуть попятился, но убегать не стал. Его подхватили на руки, с радостными и приветственными криками понесли в город.

Аргамирон странно, с каким-го внутренним клекотом, рассмеялся, повернулся к суздальскому правителю:

— Ты видел сам, князь Гордей. Перун принял клятву боярина Руслана. Он невиновен.

— Руслан не виновен, Верея не виновна, оборотень не виновен! — раздраженно сплюнул тот. — Кто же тогда нечисть насылает? Где этот… ведун новгородский?!

— Я здесь, княже, — отозвался Олег.

— А-а! — Подошел ближе суздалец. — Ну, теперича что скажешь? Кто против меня колдует?

— Подумать надо, присмотреться внимательней… — пожал плечами Середин.

— Ты вот что, ведун, — покачал головой князь. — Тебе Сварослав дело сие поручил — вот и исполняй! До весны чтобы не было более нежити этой в моих землях! Чтобы пахари на поля без страха выходили! Ты понял меня, ведун из Новгорода? Сделаешь — полную твою шапку золота насыплю. Нет — шапку твою, не снимая…

Суздальский правитель красноречиво резанул воздух пальцем.

— Вемигор! Где ты там тоже… Вели дружине в седло подниматься! Домой вертаемся. Хватит, нагулялись…

На истоптанном поле остались только трое: Середин, Аргамирон и медитативно смотрящий вдаль Перун.

— Хорошая ныне погода, — довольно пробормотал волхв. — Тепло, светло… Снежок на склонах подтаивать начинает. Лепота… А, колдун?

Он довольно хмыкнул и побрел к святилищу. Олег встряхнул белую соболью шапку, что все еще оставалась в его руке, и повернул к городу. На поле за оврагом топтали снег только две беспризорные лошади: гнедая и чалый. И ведун очень не хотел, чтобы кто-го вдруг признал их своими. Забрав коней, он направился в детинец. Горожане и ратники в городе смотрели на него с подозрением, если не с неприязнью, но говорить ничего не говорили и препятствий не чинили. Середин спокойно вошел в детинец, добрел до камня, уселся рядом прямо на землю, разглядывая глянцевую черную поверхность и странные, незнакомые руны.