Анатолий Дроздов - Витязи в шкурах

Девчонка бросила зверю печенюшку. Тот осторожно понюхал, затем снова посмотрел на нее и проглотил угощение. Девчонка бросила ему еще. В этот раз зверь поймал печенюшку на лету. Уставился вопросительно.

– Больше нету! – девчонка развела руками. – Кончились!

Зверь тихо улегся возле ее ног. Девчонка скованными руками погладила его вдоль спины. Волк перевернулся на спину, показывая ей живот. Девчонка погладила и его.

– Волчок… Хороший…

Ахмад вопросительно посмотрел на Мумита. Тот в ответ пожал плечами. Зверь был явно ручной. Сбежал, наверное, из зверинца или жил у кого во дворе. Такое бывает. Ему не понравилось, что волк выбрал девчонку, но она его первой накормила. Следовало отругать Юсефа за то, что пропустил зверя в пещеру, но Мумит передумал. Стоять на посту в расщелине – занятие невеселое, Юсеф решил подшутить. С другой стороны… Лишний сторож в пещере не помешает. И какая разница, кого он будет охранять…

Волк тем временем встал и неспешно потрусил к выходу. В расщелине он проскользнул мимо Юсефа, тот только оскалился ему вслед. Юсеф не стал улыбаться, догадайся сейчас проследить за зверем. Оставленный им без внимания волк, нырнув в кусты, спустя короткое время встретился на поляне с другим зверем. Подошел и, осторожно орудуя резцами, перегрыз кожаный ошейник на шее соплеменника. Аккуратно подобрал зубами черную коробочку, висевшую на ошейнике, и сдавил ее клыками…

Трое всадников, бок о бок, медленно двигались посреди безлюдной степи. Лошади устало перебирали ногами, раздвигая грудью высокий ковыль. Лица всадников были покрыты пылью и черными пятнами – то ли крови, то ли грязи; железные рубахи на груди изрублены, шлемы помяты. У одного из троицы, высокого, с густой проседью в бороде и полуседыми волосами, прилипшими к потному лбу, шлема и вовсе не было – только круглая шапочка-мисюрка.

Внезапно седобородый поднял руку, и все трое остановили коней. В наступившей тишине, откуда-то слева донесся еле различимый дробный звук.

– Текот, – радостно сказал седобородый.

– Что? – не понял всадник помоложе, с короткой русой бородой.

– Текот, – повторил старик, – дятлы.

– Откуда в степи дятлы?

– Яруга рядом. А в ней деревья. И вода…

Все трое, не сговариваясь, повернули лошадей и дружно пришпорили их. Спустя короткое время взору всадников открылась узкая и глубокая яруга, сплошь поросшая кустарником и деревьями. На дне ее неудержимо манила прохладным блеском серебряная полоска ручья.

Всадники, натягивая поводья, торопливо спустились вниз. Двое, в том числе и седобородый, соскочив с лошадей, упали лицом в воду и стали жадно пить, давясь и откашливаясь. Русобородый, соскользнув на траву, остался стоять, удерживая поводья всех трех коней. Те хрипели и рвались к воде, но воин, жадно облизывая пересохшие губы и упираясь изо всех сил ногами в топкий берег, сдерживал их.

Первым заметил это седобородый. В два прыжка подскочил и забрал поводья.

– Старый дурак! – выругал сам себя. – Чуть коней не погубил – напились бы, запаленные, до смерти. Спаси тебя Бог, добрый человек!

Русобородый вместо ответа нырнул лицом в воду и долго пил, время от времени отрывая лицо от гладкой поверхности ручья и снова приникая к вожделенной влаге. Затем встал, торопливо снял шлем, стащил через голову бронь вместе с войлочным подкладом, а затем – и синюю холщовую рубаху. Седобородый только крякнул. Все тело воина до поясного шнура портов было сплошным синяком. Кое-где на почерневшей коже виднелись небольшие ранки, от которых сбегали вниз засохшие уже струйки крови.

"Стрелы, – определил седобородый, – покололи через кольца. По груди и спине крепко мечами хлестали. Хорошо, бронь выдержала…"

Воин тем временем яростно плескал на себя воду, стирая ладонями с избитого тела кровь и грязь. Умывшись, набросил на влажное тело рубаху и потянулся к броне.

– Заночуем здесь! – остановил его седобородый. – Кони изнемогли.

– А половцы?

– Нет их здесь. На полдня вокруг. Все, где сеча была, – седобородый кивнул головой на юг. – Полетели, воронье. Полон уже разобрали по ордам, а сейчас трупия обдирают. Броня, оружие, сапоги… Пожива богатая – до ночи занятия хватит. Потом сядут у костра пить кумыс и будут хвастаться друг пред другом, кто сколько русских убил, а сколько в полон взял.

– Почем ведаешь?

– Ведаю, – хмуро ответил седобородый. – Пришлось… Меня Якубом зовут, – вдруг спохватившись, сказал он, – сотник в войске Владимира. Это, – кивнул он в сторону худенького, остроносого юноши, помогавшего ему держать коней, – Василько, сыновец мой.

– Улеб, – отозвался русобородый. – В крещении – Миколай.

– Из князей что ли? Раз два имени?

– Из безудельных, – подтвердил Улеб.

– То-то я смотрю: шлем золоченый.

– Отцовский…

Якуб понимающе кивнул и повернулся к Василько.

– Спутай коней, и стрели хоть утку на ужин. Второй день не евши.

– Стрел нет, – хмуро ответил юноша.

Улеб молча подошел к своему коню и снял с седла длинный кожаный колчан. Василько открыл крышку, достал стрелу. Узкое железное острие попробовал пальцем.

– Бронебойная… Что не стрелял? – сердито глянул на Улеба.

– Лука не было, – пожал тот плечами. – Да и туля не моя. На седле висела. Конь тоже не мой, – пояснил. – Увидел, что поганый ведет на поводу, срубил его, гляжу – добрый конь, боярский. Мой к тому времени совсем пристал. Перескочил на этого…

Василько перебросил колчан через плечо, вытащил из кожаного чехла длинный лук. Якуб поднялся по склону яруги. У выпиравшей из земли широкой жилы из тонких каменных плит остановился и стал яростно ковырять между ними кривым мечом. Скоро вернулся обратно, бросил на траву три выломанных каменных куска и меч. Улеб подобрал оружие. Железное лезвие было сплошь выщерблено, в некоторых местах до самого стока.

– Даже переточить нельзя, только перековать, – сердито сказал Якуб, заметив его интерес, – дрянь железо, не русский кузнец работал. Подобрал в веже половецкой, когда в первый день их побили, поначалу понравился – длинный, в руке добре лежит, да и рубить с коня кривым сподручнее. Мой коротковат, – он вытащил из ножен на поясе прямой меч с закругленным на конце лезвием. – Еще дед в поход с ним ходил. Рубаху железную с одного удара рубит.

Улеб бережно взял меч, осмотрел лезвие. Его сковали из трех полос. К серединному долу из простого железа кузнец наварил по длинным краям два острия из многократно прокованного металла. Затем отковал окончательно. Острия отливали синеватым дамасским узором и, казалось, жаждали впиться в живое тело. Улеб повернул меч. У перекрестия на серебристом металле явственно виднелись угловатые буквы "Людота ковалъ".