Андрей Калганов - Ветер с Итиля

Нынешний «поход» Любомиру был не по сердцу. Людины еще не успели собрать урожай, так что ни репы, ни капусты, никакого другого овоща погрузить на десяток телег, скрипящих за конным отрядом, не удалось, не говоря уже о пшенице. Удалось лишь взять мясом, да кожей, да мехами разных пушных зверей, да прошлогодним медом, что бортники запасли, да кой у кого разжиться серебряной утварью. Так ведь то и по осени можно было взять, а теперь придется заново в месяц цветения вереска – вересень [27]– воев гонять. Жаден стал Истома, жаден и глуп. И глупостью своей накличет беду, а может, уже накликал, ведь стали же арапские купцы один за другим покидать Куяб. И новые неохотно по Днепру идут. А рать в Куябе слабая, алчная. И старейшины людинов укрывают, в ополчение не дают. Нагрянь ворог – всю землю разорит, а народ в полон угонит – безлюдье останется. «Надо уходить, – думал Любомир, – ей-ей, надо, пока не подступила к стенам рать. Не моя это земля, незачем мне здесь костьми ложиться. Жаль только, не поквитаюсь с Аппахом, хотя – кто знает…»

При воспоминаниии о хазарине зубы сборщика податей заскрипели, по скулам заходили желваки. Ладно бы сам ушел и сотню свою увел, так ведь нет, зарезал напоследок пятерых воев, которые стояли у ворот… Хазары подошли, как друзья, завели беседу, а потом… засапожными ножами по выям, как баранов…

В глубине души Любомир знал, что никуда он не денется с этой, за без малого пятнадцать весен ставшей уже его, земли. Прикипел он к раздольным полям и широким чащам, могучим рекам и заливным лугам. И не согласен он дышать никаким другим воздухом, кроме этого, дурманящего, словно хмельной мед. А что до Истомы, так не век же ему сидеть на Куябском престоле. Найдется, ох, найдется муж, к которому потянутся старейшины со своими родами, которому с радостью отдадут соплеменников в рать. Сгинет Истома, даже памяти о нем не сохранится, будто и не было его никогда. А земля эта останется. И славна будет, покуда не потухнет Ярило.

От мыслей таких Любомир до судороги в пальцах сжал рукоять меча и без надобности, потому что торопиться было некуда, дал шпор пегому скакуну. Сзади послышался мерный нарастающий гул – дружина перешла на быстрый аллюр.

Сбоку открылся пологий утоптанный спуск, подходящий на двадцать саженей к самой воде. Дальше был почти отвесный обрыв. Любомир натянул поводья, поднял руку и, обернувшись, зычно крикнул:

– Стой! Низами пойдем.

Заводная лошадка каурой масти вдруг заупрямилась, потянула в сторону.

– Ополоумела от жары?.. – прикрикнул воин. – Куды тащишь? – Взял узду, петлей наброшенную на заднюю луку седла, и резко дернул. Каурая вмиг опомнилась, виновато ткнулась губами в потник.

– Так-то лучше!

Если бы они шли в настоящий боевой поход, то заводных было бы две, а то и три, и хлопот было бы в два или три раза больше. Дружинники же взяли лишь по одной на случай, если вдруг конь подвернет ногу или еще как занедужит. Чтобы не сидеть на телеге – для воя, не израненного в сече, это позорно.

Он направил коня вниз, и вся железная змея, звеня сверкающей чешуей, двинулась за ним.

Внизу было полегче. От воды тянуло прохладой, ветер холодил лоснящееся от пота лицо. Вой пустил коня медленным шагом – пускай поостынет, тогда можно будет завести его в воду и дать напиться. Спешить-то некуда, чай, Дубровка не улетит.

Любомир бросил через плечо взгляд и с одобрением покачал головой. Конные вои вместе с заводными лошадками уже спустились. Полусотня вышколена что надо: не мешают друг другу, не толпятся, действуют как единый кулак. В этом и есть их сила.

Дальше пошло не так гладко – телеги с добром вязли в раскисшем от недавнего дождя суглинке. Слышалась перебранка – людины, подрядившиеся в помощники, выясняли, кто кому должен уступить дорогу. Вой презрительно плюнул и отвернулся.

Пегий брел вдоль берега, пощипывая сочную траву и довольно пофыркивая. Любомир ласково потрепал скакуна за ушами:

– Не бойсь, сейчас охолодишься.

Скакун прошел с четверть стрелища в относительной прохладе и немного остыл. Воин потянул повод, аккуратно разворачивая лошадиную морду в сторону воды, чуть сжал вздымающиеся бока пегого. Он понял хозяина, радостно заржал и вошел в воду. От копыт полетели искрящиеся брызги.

– Но-но! – ухмыльнулся в огненно-рыжую бороду Любомир и немного натянул поводья. – Чай, не купаться идешь. – Вода уже доходила до конских колен. Пегий нехотя остановился, принялся фыркая пить. Неподалеку встала заводная лошадка. Каурая опасливо поглядывала на седока – не прогневается ли за что?

– А тебе особо говорить надо?!

Каурая повела ушами и присоединилась к пегому.

«Все понимают, а сказать не могут», – думал вой, задумчиво глядя на облюбованную камышами заводь.

За камышами вдруг показались две головы. Их обладатели саженками гребли к берегу.

– Эй, не студена ли водица?

Головы замерли.

– А ты хто, дяденька? – раздался опасливый голос.

– Не боись, не трону, – ухмыльнулся вой, – греби сюды, тогда и узнаешь.

Головы, кажется, принялись между собой совещаться. Наконец вновь взметнулись брызги, и хлопцы поплыли к нему, а когда ноги стали касаться дна, поднялись двумя колодезными журавлями – худые, сутулые, – и пошли, баламутя воду. Хорошо, что кони успели напиться.

– Ну, что скажете, молодцы?

Тот, что повыше, с синяком под глазом, посмотрел исподлобья.

– Тати, дяденька, – прошепелявил паренек, показывая в сторону Дубровки, – тама! Как не поспеем – селение изведут, проклятые.

– Какие еще тати?

– Хузары копченые, – выпалил другой, с кровящимся носом.

– А мы за дрынами, а потом в сечу!

«Никак, старый знакомый?! Неужто решил напоследок по весям пройтись? – подумал вой. – Вот мы и встретились, гаденыш…»

– Да уж, без вас никак не обойдемся!.. – сказал Любомир. – А ну, живо тикайте отсюда, шоб я вас не видел…

Хлопец, тот, что с подбитым глазом, обиженно засопел:

– Не гони, дяденька, дожволь ш тобой, вона у тя сколько лошадей, мы так, беж седел. Токмо дай нам по рогатине али по топору…

– Вот я ща дам вам по рогатине, – замахнулся плетью вой. – А ну тикай, говорю!.. Рано вам еще головы свои класть, поди и с девкой-то еще не были…

Хлопцы вспыхнули, но смолчали. Пошли прочь вдоль берега, нарочно поддевая ногами песок и поднимая со дна муть.

«Вот и ладно, – подумал Любомир, – лишняя кровь ни к чему. Ее и так хоть в ушат наливай».

Он достал из седельной сумы рог и поднес к губам. Нет, сбор трубить нельзя – резкий звук услышат хазары и приготовятся к встрече. Тиун спрятал рог и кликнул Кудряша, который подтягивал подпруги своего скакуна:

– Собирай воев!

Кудряш хлопнул коня по крупу и, вскочив в седло, бросил:

– Сделаю, батька! – Умчался, обдав брызгами Любомира.