Александр Прозоров - Тень воина

— Любо?

— Любо, любо… — согласились те, кто стоял ближе, и ватажники начали выбираться из толпы. Похоже, выторговали себе еще какую-то долю на всех и больше ни на что не претендовали.

Действительно, вскоре послышалось ржание коней. Отъехали в сторону несколько повозок. Мимо Середина прошли трое ратников, подняли тело своего командира, забрали голову, меч.

— Еще увидимся, кузнец, — пообещали ведуну сквозь зубы. — Земля маленькая.

— И вам того же желаю, — кивнул в ответ Олег. Он отлично понимал, что в ближайшее время беспокоиться не о чем: нагруженным добычей ватажникам будет не до мести. И всё-таки с их уходом на душе стало спокойнее.

А «дуванивание дувана» продолжалось. Уравнивались по долям юрты и доспехи, рухлядь и кони, овцы и повозки, шкуры и мечи. Временами дело доходило до драки. Иногда, словно устав от споров, ратники начинали соглашаться на все предложения Кожемяки подряд. Торговались охотники до глубокой ночи и легли спать на пустое брюхо: готовить ужин оказалось некому и не из чего, весь скот оказался учтен до последнего хвостика.

Олег потерял интерес к спорам еще в середине дня. Пару часов он просто слушал перебранку, восхищаясь высочайшим интеллектом здешнего народа, ухитряющегося удерживать в памяти огромное количество разнообразных мелочей, сравнивать по некой абстрактной шкале гвозди с рогами и порченую броню с жеребыми кобылами. Но вскоре он окончательно запутался, отошел к своим сумкам, завернулся в шкуру и закрыл глаза, решив наконец-то отоспаться за все ночи и тревоги долгого похода. Время от времени, выплывая из дремы, он навострял уши, ловил обрывки фраз, снова отключался, потом снова прислушивался.

Споры оборвались только в полном мраке, чтобы возобновиться на рассвете. Олег провалялся сколько смог, потом поднялся, порезал на ломти недоеденный овцами кочан, пожевал капусты, чтобы хоть чем-то наполнить брюхо, попытался развести огонь, чтобы растопить снега для сыта.

И вдруг настало затишье. Не веря в такое чудо, ведун вскочил, забыв про кресало. Действительно, ратники подводили к телегам лошадей, запрягали, а мимо бегал Кожемяка, сверялся с берестянками и указывал:

— Это нам, это нам. Это в Глазок Пинещиничу и Наместу на двоих. Это Захару, это мне, эго семье Словятиной за отца сгинувшего, отсюда половину седел на пустой возок, для Суравы перекиньте, это Гнездилу и Савину, заместо коней…

Олег с большим удивлением узнал, что на них с Одинцом каким-то образом выпала большая юрта на двоих и три повозки, одна из которых с рухлядью. Это не считая скота, что определялся: «как всем одному».

Телеги начали разъезжаться в стороны, составляя сразу три разных по длине обоза. Самый короткий оказался суравский — всего около полусотни телег. Впрочем, и в поход от деревни уходило лишь три десятка желающих. Четверо из них ныне лежали холодными, еще трое — не могли ходить, да человек пять имели на теле раны не особо опасные. Почти половина воинов попробовали на себе крепость половецкой стали, тяжелая выпала на этот раз война. Но возвращались — с честью!

Охотники врезались в табун, отделили небольшой косяк лошадей, пересчитали, двух отпустили назад, прочих погнали по дороге. Следом, возмущенно блея, потрусили похожие на грязные клубки овцы. Олег, поднявшись в седло, подъехал к Одинцу, что устраивался на облучке телеги с объемистыми тюками войлока — наверное, являвшегося покрытием той самой юрты, жерди и прутья к которой возвышались на втором возке.

Знакомые и родичи из Кшени и Суравы, из ближних деревень начали обниматься.

— Ну, а нам целоваться не с кем вроде бы, — кивнул ведун Одинцу. — Поехали домой.

В Сураву ратный отряд входил во всей своей грозной красе. На гребне холма, перед спуском, Захар приказал пустить коней и овец вниз — куда они из долины между лесом и болотом денутся? Обоз составили в общий поезд, вожжи первой телеги накинув на луку седла одного из ратников. Мужчины расхватали рогатины, надели вместо шапок шлемы, скинули налатники и двинулись по дороге.

Селяне уже сбегались к воротам — трудно было не понять, что случилось, когда неведомо откуда появляется богатый табун и выходит из леса огромная отара. Рать неспешным шагом двинулась по дороге, миновала валун, вышла на прямой путь. Впереди гордо гарцевал, удерживая Багряную Челку, Одинец с замотанной в лубки правой рукой, следом ехали Олег с Захаром, при полном оружии, дальше — все остальные. Зрелище должно было выглядеть довольно грозно: ровный ряд нацеленных в небо пик, блеск шлемов и брони, большие щиты в руках воинов.

К своим мужчинам с криками кинулись жены, дети. Две незнакомые ведуну девицы ухватились за стремена Одинца — это были не сестры, и уж точно — не Людмила. Но вскоре появилась и она, в темной душегрейке поверх сарафана и темно-зеленом платке на волосах. Подбежала к сыну, отпихнув одну из девиц, погладила по ноге, заглядывая в лицо. Но он, балбес, гордо таращился прямо перед собой, пытаясь олицетворять мужество и неколебимость. А женщина отступила, глаза ее забегали, остановились на Середине. Она облегченно вздохнула, низко поклонилась, приложив руку к груди.

— Сейчас разъедемся, — негромко сообщил Захар. — Коней своих оставим, броню скинем, да сюда вернемся, скотину разберем. Я детей пошлю дрова заготовить, тризна с тебя. Согласен, воевода?

— Само собой, — кивнул ведун.

— Да, и хан твой в моей повозке вместе с юртой катается.

— Сделай доброе дело, Захар, пусть он еще пару дней у тебя побудет. А то я за себя не ручаюсь. Потом поможешь мне кару для него устроить. Договорились?

— Добро, — кивнул старшой. — Токмо не затягивай.

Они въехали в ворота, отвернули в разные проулки. На то, чтобы снять с себя броню и завести лошадей в конюшню, ушло несколько минут. Еще столько же — чтобы обнять Третю, потискать в объятиях сестру. Ведун с Одинцом вместе вышли из поселка, забрали из оставленных повозок свои, пошли на поле снова.

— Ну, Челкач, — приветствовал Одинца старший, — ты у нас оберегом был, у тебя и глаз должен быть верным, поворачивайся к полю спиной. Чьи кони?

Коля и Трувор — захаровские пострелята, как раз отделили от табуна трех коней.

— Это… Твои!

— Быть по сему! Лада, ты где? Гони их к нам на двор. А это чьи?

— Проскури.

Как и дележ дувана, процесс распределения коней вызвал всеобщий интерес, каждая тройка, уходящая к новым хозяевам, провожалась радостными криками. Себя Одинец назвал последним, заполучив пару чаграевых кобыл и саврасого мерина. Потом точно так же разошлась по рукам отара — с помощью сестры и брата Людмилин сын угнал себе на двор пятнадцать овец.

Там через щель над дверью бани уже вовсю шел дым, предвещая парную и сколько угодно горячей воды — но сегодня путники не спешили смыть с себя грязь после долгого пути. Одинец с восторгом рассказывал, как он рубился одной рукой, иногда прикрываясь древком Челки, как едва не погиб от меча половца, но отделался покалеченной рукой, как удар краем меча в ухо едва не снес ему половину головы — и даже не замечал, как постепенно каменеет лицо его матери. Однако он не просто рассказывал — здоровой рукой он распускал узлы, стягивающие рухлядь на доставшемся в качестве трофея возке. Наконец кожаный полог сполз. Олег увидел большую груду половецких халатов, не меньше сотни, почти все старые и истрепанные, но под ними… Под ними, скатанные в аккуратные рулоны, лежали яркие самаркандские ковры.